В статье Владимир Владимирович пишет о своих стихах на смерть Есенина: «Для него не пришлось искать ни журнала, ни издателя, – его переписывали до печати, его тайком вытащили из набора и напечатали в провинциальной газете, чтения его требует сама аудитория, во время чтения слышны летающие мухи, после чтения жмут лапы, в кулуарах бесятся и восхваляют, в день выхода появилась рецензия, состоящая одновременно из ругани и комплиментов».

Вероятно, Маяковский с самого начала рассматривал стихотворение и статью о поэтическом мастерстве как своеобразную дилогию, главной, стержневой идеей которой было – поэт не принадлежит себе, он принадлежит среде, а, вернее, классу, породившему его, или тому классу, которому он сознательно присягнул на верность. Поэт является выразителем позиции, отношения, чаяний этого класса. И именно это дает ему право на творчество и на жизнь. И это прекрасно.

А точнее: «С моей точки зрения, лучшим поэтическим произведением будет то, которое написано по социальному заказу Коминтерна, имеющее целевую установку на победу пролетариата, переданное новыми словами, выразительными и понятными всем, сработанное на столе, оборудованном по НОТу, и доставленное в редакцию на аэроплане. Я настаиваю – на аэроплане, так как поэтический быт – это тоже один из важнейших факторов нашего производства».

Именно в том, что Есенин не мог искренне и полностью посвятить свое творчество «социальному заказу, и заключалась его трагедия. Именно это и привело его к печальному итогу. «Была одна новая черта у самовлюбленнейшего Есенина: он с некоторой завистью относился ко всем поэтам, которые органически спаялись с революцией, с классом и видели перед собой большой и оптимистический путь. В этом, по-моему, корень поэтической нервозности Есенина и его недовольства собой, распираемого вином и черствыми и неумелыми отношениями окружающих».

Стихи Есенину Маяковский рассматривает именно как социальный заказ и гордится тем, что смог качественно и в срок его выполнить. «Конец Есенина огорчил, огорчил обыкновенно, по-человечески. Но сразу этот конец показался совершенно естественным и логичным. Я узнал об этом ночью, огорчение, должно быть, так бы и осталось огорчением, должно быть, и подрассеялось бы к утру, но утром газеты принесли предсмертные строки:

После этих строк смерть Есенина стала литературным фактом.

Сразу стало ясно, сколько колеблющихся этот сильный стих, именно – стих, подведет под петлю и револьвер.

И никакими, никакими газетными анализами и статьями этот стих не аннулируешь.

С этим стихом можно и надо бороться стихом, и только стихом.

Так поэтам СССР был дан социальный заказ написать стихи об Есенине. Заказ исключительный, важный и срочный, так как есенинские строки начали действовать быстро и без промаха. Заказ приняли многие. Но что написать? Как написать?»

Не «выплеснуть» свои чувства на бумагу (впрочем, Маяковский не был близким другом Есенина, конечно, такая ранняя и жестокая смерть поэта его опечалила, но едва ли глубоко потрясла), а откорректировать чувства других: «Осматривая со всех сторон эту смерть и перетряхивая чужой материал, я сформулировал и поставил себе задачу.

Целевая установка: обдуманно парализовать действие последних есенинских стихов, сделать есенинский конец неинтересным, выставить вместо легкой красивости смерти другую красоту, так как все силы нужны рабочему человечеству для начатой революции, и оно, несмотря на тяжесть пути, на тяжелые контрасты нэпа, требует, чтобы мы славили радость жизни, веселье труднейшего марша в коммунизм».

Далее Маяковский подробно рассказывает, как он выбирал слова, выверял каждую фразу, начиная с обращения: «Мелкие стихи есенинских друзей. Их вы всегда отличите по обращению к Есенину, они называют его по-семейному – „Сережа“… „Сережа“ как литературный факт – не существует. Есть поэт – Сергей Есенин. О таком просим и говорить. Введение семейственного слова „Сережа“ сразу разрывает социальный заказ и метод оформления. Большую, тяжелую тему слово „Сережа“ сводит до уровня эпиграммы или мадригала. И никакие слезы поэтических родственников не помогут. Поэтически эти стихи не могут впечатлять. Эти стихи вызывают смех и раздражение…

Все дрянь! Почему?

Первая строка фальшива из-за слова „Сережа“. Я никогда так амикошонски не обращался к Есенину, и это слово недопустимо и сейчас, так как оно поведет за собой массу других фальшивых, несвойственных мне и нашим отношениям словечек: „ты“, „милый“, „брат“ и т. д.

Вторая строка плоха потому, что слово „бесповоротно“ в ней необязательно, случайно, вставлено только для размера: оно не только не помогает, ничего не объясняет, оно просто мешает. Действительно, что это за «бесповоротно»? Разве кто-нибудь умирал поворотно? Разве есть смерть со срочным возвратом?

Третья строка не годится своей полной серьезностью (целевая установка постепенно вбивает в голову, что это недостаток всех трех строк). Почему эта серьезность недопустима? Потому, что она дает повод приписать мне веру в существование загробной жизни в евангельских тонах, чего у меня нет – это раз, а во-вторых, эта серьезность делает стих просто погребальным, а не тенденциозным – затемняет целевую установку. Поэтому я ввожу слова „как говорится“.

„Вы ушли, как говорится, в мир иной“. Строка сделана – „как говорится“, не будучи прямой насмешкой, тонко снижает патетику стиха и одновременно устраняет всяческие подозрения по поводу веры автора во все загробные ахинеи. Строка сделана и сразу становится основной, определяющей все четверостишие, – его нужно сделать двойственным, не приплясывать по поводу горя, а с другой стороны, не распускать слезоточивой нуди. Надо сразу четверостишие перервать пополам: две торжественные строки, две разговорные, бытовые, контрастом оттеняющие друг друга».

И вплоть до ударного финала:

Казалось бы, все логично и доказано: стихи – политическая акция (ну ладно, «акт социальной коммуникации», говоря более современно и наукообразно). Они должны быть сделаны, и если автор делает их хорошо, он ощущает верность своей позиции и свою нужность, у него нет решительно никаких причин для уныния.

Ту же мысль поддерживал соратник и единомышленник В.В. Маяковского А.Е. Крученых[68] в брошюре «Гибель Есенина. Как Есенин пришел к самоубийству». Он пишет: «Есенин все-таки чувствовал, что не такие слова сейчас нужны, что в новой России, в Руси Советской, поэт не может быть таким, каким он был в дореволюционные времена, и воспевать райские двери да «радуницы божьи». Есенин пытается писать на революционные темы. Но не приходится скрывать того, что у Есенина всегда выходило – чем революционнее, тем слабее. Стихи, например, о Ленине, прямо вызывают недоуменье: полно, Есенин ли это? И вся революция не впору Есенину, не по нем».