Слова мои повергли Торнебю в великое волнение. Он радостно размахивал руками и хлопал глазами, всем своим видом свидетельствуя, что жаждет сделать признание. И наконец, сияя лицом, он сообщил:

— О мой учитель, я немедленно отведу вас в край, где находится Грааль. Ибо некогда там жил человек столь добрый и столь чистый сердцем, что, по моему разумению, таким можно быть, только пребывая под тайным влиянием, проистекающим из божественного источника.

— И кто этот несравненный человек? Можешь ли ты без промедления проводить меня к нему?

— Увы! Он умер.

Лицо Торнебю исполнилось одновременно и печали, и гордости.

— Это мой отец. Его отец, его дед и все наши родственники были похожи на него. Все они дожили до преклонных лет, кроме отца, умершего совершенно случайно, ибо так пожелала судьба. А родился я в деревне Валантин, что на берегу Гаронны. В нашей деревне проживало множество удивительных стариков, с длинными седыми бородами; теперь-то я уверен, старость их тянулась необычайно долго по причине совершенно необъяснимой. Я даже спрашиваю себя, не были ли некоторые из этих стариков бессмертными. К тому же в Валантине все были добрые: бедным всегда помогали, дети не обижали птиц, не бросали камни в сарацин, изгнанных из Испании, а консулы даже позволили нескольким семействам смуглокожих язычников обосноваться на каменистом склоне и сеять там пшеницу; впрочем, не знаю, могло ли на тех камнях что-нибудь произрастать. Я покинул Валантин очень давно, но точно помню: все девушки в деревне были красивы и с возрастом не теряли своей красоты. А так как повсюду уродство преобладает над красотой и подавляет её, я вынужден предположить, что в Валантине мы столкнулись с проявлением неземного чародейства, повлиявшего на людской облик и чудесным образом его усовершенствовавшего.

— О Торнебю, — восторженно воскликнул я, — не будем медлить и направимся в Валантин!

Деревня Валантин раскинула свои дома с черепичными крышами на берегу поющей Гаронны. Оттуда башни Сен-Бернар де Комменж и башни замка Барбазан кажутся совсем близкими, а путник, прибывший в деревню пешком по дороге из Тулузы, изумляется синеватым цветом, присущим тамошним теням.

— Люди и места меняются очень быстро, — сказал Торнебю. — Никого не узнаю. Я ушёл из Валантина, когда мне было пятнадцать лет.

По обеим сторонам дороги тянулись дома, возле которых стояли люди, все среднего возраста, и ни один не был отмечен печатью бессмертия. Несколько встреченных нами женщин отличались поразительным безобразием, и безобразие проистекало не из возраста, а исключительно из их природного сложения. Исподволь наблюдая за Торнебю, я изумлялся искренним восхищением, отражавшимся на его лице. Он словно говорил мне: «Ну вот, теперь смотрите сами. Что я вам говорил?»

Я разглядывал сидевшего перед дверью обладателя малюсеньких глазок, бегавших под густыми шевелящимися бровями.

— Что это за серая постройка на склоне холма, там, где вьётся ворон? — спросил я у него.

Вероятно, в вопросе моём содержался намёк на какой-нибудь недавний местный конфликт, ибо человек злобно взглянул на меня в упор.

— А не присланы ли вы сюда епископом из Сен-Бертрана? — вопросом на вопрос ответил он.

— Нет. Я всего лишь путешественник, мне интересно всё, что связано с Валантином.

— Эта серая постройка — лепрозорий, навязанный нам по приказу его святейшества епископа Сен-Бертрана. Он выбрал Валантин, чтобы сделать из него отстойник для прокажённых! Прокажённых не только местных, но и со всего графства Тулузского. Епископ Сен-Бертрана превратил Валантин в столицу прокажённых! А ещё раньше деревню хотели превратить в столицу сарацин! Так вот! Когда увидите епископа, можете ему сказать, что прокажённых постигнет та же участь, что и сарацин.

Я поднял правую руку и вновь клятвенно подтвердил, что не имею никакого отношения к епископу Сен-Бертрана. Но в этой руке я держал свой изогнутый на конце посох. И сей невежественный человек, видимо, принял её за жезл, одолженный мне епископом.

Он встал с низенькой скамьи, служившей ему сиденьем. Жуткая радость разомкнула его беззубую челюсть и широко раздвинула обе её половинки.

— Посмотрите вон на ту гору, на ту монолитную скалу. Когда нас заставили принять язычников из Испании, наш консул Магала сказал сенешалю Тулузы: «Мы примем язычников из Испании и отдадим им гору, чтобы они обрабатывали там землю, даже дадим зерно для посева, но только при условии, что они не станут спускаться с этой горы».

Им отдали скалу, они построили там свои хижины и молились Магомету. Им принесли несколько мешков семян, и вся деревня смеялась. Они посеяли это зерно, и всходы его оказались столь замечательны, что сарацины все умерли. Теперь за каменной горой скрывается сарацинское кладбище. Так вот! Ежели вы видите, как над лепрозорием вьются вороны, значит, прокажённые в нём умирают, а коли обойдёте вокруг холма, увидите там кладбище и для прокажённых. Да, и хорошо бы об этом сообщить епископу. Деревня Валантин создана для жителей Валантина, родившихся на берегу Гаронны в графстве Комменж. Непременно напомните об этом епископу, когда вернётесь к нему.

Мы пошли дальше и свернули в узкую улочку. Торнебю подвёл меня к дому, где трудился столяр; во дворе валялся ствол давным-давно умершего дерева, испещрённого короткими параллельными линиями. Торнебю внимательно посмотрел на него и сказал:

— На этом дереве мой дед и прадед каждый год делали небольшие зарубки. Они запечатлевали в древесине свой процесс старения. Но дети, забавляясь, покрыли чёрточками всё дерево, так что теперь на нём видны знаки многих тысячелетий, а возраст моих предков утрачен навсегда.

Внезапно он упал на колени, из уст его полилась бессвязная речь, и я увидел, как лицо его оросилось слезами.

— Что с тобой, Торнебю, и почему ты бьёшься головой об этот ствол?

— Я плачу из-за того, что причинил зло своему отцу. Именно к этому дереву он привязывал меня, когда хотел высечь за грехи. Если бы я был трудолюбив, если бы выполнял порученную мне работу, то наполнил бы его душу удовлетворением и не вынуждал бы сечь меня.

— А твой отец сильно бил тебя?

— Да, сильно и долго. Но удары были прямо пропорциональны провинностям.

— А они оставляли следы?

— Глубокие шрамы, рубцы от которых видны до сих пор. Но он хотел изгнать из моего тела зло.

Услышав насмешливое хихиканье, мы умолкли. Столяр вышел на порог своей тёмной мастерской и презрительно окинул взором коленопреклонённого Торнебю.

— Точно, отец бил его толстой верёвкой, завязанной в узел, но этот маленький негодяй заслуживал наказания: из гнилого зерна родится зерно и вовсе отвратительное. Тот Торнебю, отец вот этого Торнебю, слыл самым гнусным негодяем во всей округе, он ушёл из Валантина под конвоем солдат сенешаля, а потом его повесили — не знаю где.