– Потому что завтра тебя не будет. И послезавтра. И послепослезавтра… – выдаю очень тихо, позволяя слезам скатиться по щекам. Пусть видит. – А я буду думать о тебе. Буду вспоминать. Ты же тоже будешь? Будешь!

– Нет… Нет, я… – натуральным образом заикается. Жаль, не вижу его лица. Наверняка и там все маски слетают, прежде чем собирается с силами и жестко выцеживает: – Я не буду.

Сердито смахиваю слезы, чтобы врезаться в него визуально и по новой разбиться.

– А я не верю тебе, Бойка! Не верю! И что бы ты сейчас ни сказал, не поверю! – воюю с ним за нас. Не сдамся. Даже если придется разбиться насмерть. Приподнимаясь, сокращаю расстояние до предела. Заглядывая в глаза, врываюсь в душу. – Ты же взломал мое сердце. Как теперь, Кир? Как теперь?

Он морщится, судорожно тянет воздух и в тон мне тихо выдает:

– Если бы я мог оставить тебе свое, я бы оставил.

Блеск в глазах усиливается. Ловлю в нем свое отражение. Киваю, давая знак, что понимаю и принимаю.

Что же ты творишь?

Господи, Боже мой…

– После всего? После всего оставил бы? – сокрушенно качаю головой. – А оно и останется, Кир. Хочешь ты или нет… Я не отдам! Слышишь меня? Не отдам! Хочешь уйти – уходи. Иди, Бойка! Иди! А оно останется! – выкрикиваю ему в лицо, скребя ногтями по грубой ткани куртки. В глаза, в губы – кричу. – Уходи же! Иди!

Кир сжимает веки. Тяжело тянет воздух. Играя мускулами, сжимает челюсти.

– Борись. Сражайся. Давай, давай… Ничего не получится! Все равно не отдам, – сама не знаю, откуда столько энергии беру.

Я его заклинаю, и я же его проклинаю. Порознь не будем. Уверенность горит во мне вечным пламенем и придает несметные силы.

Бойка молча отцепляет мои руки от своей куртки. И тогда я вцепляюсь в его ладони. Одновременно вздрагиваем. Кожа к коже. Горячо. Интенсивно. Остро. Больно.

– На прощание поцелуй, – то ли требую, то ли умоляю. Одно точно – отчаянно. – Последний раз. Тебе ведь пофиг… А мне… Мне очень надо!

Смотрит так, будто я вновь и вновь его убиваю. Загоняю нож прямиком в сердце и ковыряю.

– Прости, я не могу иначе, – шепчу отрывисто, совсем тихо.

Губы дрожат. Изо рта вырываются разные звуки – хрипы и всхлипы. Все лицо в слезах. Но глаза требуют – добивай и ты меня.

Мы должны вместе умереть, чтобы когда-нибудь вместе воскреснуть.

Бойка тяжело выдыхает. Смотрит так, что просто размазывает своими эмоциями. Ощутимо и оглушающе тикают секунды. Обрываются последние нити его самоконтроля. Он наклоняется и быстро прижимается губами к моим губам. Рыдания вместе с дыханием застревают в моем горле. Веки тяжело опускаются.

Мир замирает. Взрывается. Огненным шаром летит в беспроглядную синеву космоса.

А ведь Кир просто припечатывается, без каких-либо последующих движений. Но напор такой сильный, что мое тело сотрясает. Он всю меня крепко-крепко с безумной потребностью стискивает.

В этом статическом затяжном поцелуе горечь и дикая сладость. Поровну берем. Вместе. Сгораем.

Рывок. Громкий вдох.

Глаза в глаза ­– последний раз.

Отпускает. Отступает. Быстро уходит в темноту.

Если она не остынет…

© Кирилл Бойко

– Че ты снова творишь?

Голос Чары узнаю, а вот в фокус взять его не сразу получается. Все расплывается. Жесткие самолеты ловлю. За стол напротив приземляется темное пятно.

– Что творишь, спрашиваю?

– А я ебу, что ли… – роняю невнятно.

Чувствую, еще пару стопок – рухну под стол. Поднимаю и заливаю. Желудок за весь день ничего кроме водяры не принимал, уже вторую рюмку подает сигналы бедствия. Но мне так похуй… Глубоко похуй, даже если алкокому поймаю.

– Но что-то ведь произошло. Что? Вываливай.

Чара в активе, чтобы меня полоскать. Как будто без него мало.

– Вот че ты ко мне приебался? – выплескиваю раздражение, старательно маскируя за грубостью гребаную боль. Столько ее скопилось, не удержать. Со скрипом притормаживая, часть выдаю все же: – Я, может, не столько после водяры в говно… У меня, знаешь ли, вся душа, на хрен, в клочья! Но кого это ебет? Скажи, кого это ебет?

– Меня, – неизменно подставляет плечо.

На секунду даже стыдно. Так всегда с Чарой. А что я отдал? Против его вклада в нашу дружбу – ни хрена весомого с моей стороны.

– Бойка? – зовет, потому что я молчу.

Пьяно качнувшись, делаю неопределенным жест рукой, мол, не стоит.

– Не отстану, – упорствует Чарушин. – Ты третий день сам не свой.

– Третий день… – повторяю и киваю, подтверждая. – Три дня назад… Три дня назад у меня, блядь, все было зашибись! Три дня назад я был живой, понимаешь?

Чара кивает. Слушает, как всегда, внимательно и на полном серьезе, несмотря на то, что мой базар, уверен, выглядит со стороны как бухой слив эмоций.

– Что же случилось?

– Почему тебе всегда нужно все знать? Тебе делать, что ли, не хуй? Богданова снова не дает? – так же упорно ухожу от темы.

Ухмыляюсь. Физически это все еще возможно. Внутри же все по-прежнему трещит.

– Варя просила поддержать тебя, – спокойно сообщает Чара, а я на звуках ее имени вздрагиваю, будто с меня живьем кожу сдирают.

Я не собираюсь раскручивать эту информацию. На хрен.

Не собираюсь.

– Как она сама? Нормально? – выдыхаю и замираю в ожидании ответа.

Прикладываю усилия, чтобы полноценно видеть Чарушина. По лицу часть считать рассчитываю.

– Она молодец.

Шумно выдыхаю. Соглашаясь, киваю.

Все, на хрен. Больше я ничего не могу выдать.

Тянусь за новой порцией алкоголя. Опрокидываю стопку, не замечая, как пойло обжигает горло. Даже глаза слезятся. Прикрывая веки, вжимаю в уголки пальцы.

– Так почему ты разорвал отношения?

– Устал, – тащу стандартную отмазку.

– Ага, и потому сейчас так убиваешься. Свободе до слез рад, – ехидно гонит юмор Чарушин. – Харэ пиздеть, брат.

– А если не пиздеть… – вздыхаю я, снова вскидывая к нему взгляд. – Если не пиздеть, то сказать нечего.

– Не скажешь, значит?

– Ты вообще заметил, что я бомж? – широко развожу руками. – Полный ноль. Ничтожество. Ни хаты, ни тачки… Даже ноута для работы нет. Ночую в гостинице! И то… Это пока наличка на кармане. Еще неделя, перекочую на вокзал, блядь.

– Отец, значит?

– Да какой он мне отец? А? Какой он мне отец? – горланю так, что слюни из пасти летят. Выдав это, новый шумный выдох испускаю, будто последний. – Замяли, короче, – теперь совсем тихо говорю. – Не хочу поднимать эту тему. На хрен.