— Саша, прошу тебя… — Минни с укором взглянула на супруга, но как только девочка успокоилась, беседа была продолжена. — И что же объединяет столь разных людей?

— Их объединяет моноплан Можайского.

Мария Фёдоровна некоторое время ещё занималась дочерью, но затем заинтересованно переспросила:

— Моноплан? Что это?

— Контр-адмирал Можайский построил летательный аппарат тяжелее воздуха. Вчера его испытывали в Красном Селе. Кочубей пришёл звать меня на испытания, а Ванновский — отговаривать. Я посчитал, что правильным будет не мешать Можайскому.

— То есть ты не поехал на испытания летательного аппарата? — удивилась императрица.

— Так точно. Не поехал. Что такое мой визит? Это суматоха, нервы, лишние заботы для авиатора. К чему это всё? Полетит — я первый узнаю. А если провал, то сами справятся. И не будет у них за спиной никакого укора. Представляешь, как газетчики растрезвонят — в присутствии императора потерпел крушение…

— Абсолютно верно. В среде журналистов порядочных и болеющих за дело — единицы. Остальные падки до плохих новостей, как мухи. И чем закончилось? — спросила Мария Фёдоровна.

— По отчёту Кочубея получается, что взлетел моноплан. От рельса оторвался, потом планировал, но упал на крыло.

— А кто им управлял? — Императрица очень живо интересовалась всем, что касается технического прогресса.

— Какой-то механик. Можайскому запретили в силу возраста и ценности его ума. Планёр лежит в поле с поломанным крылом. Выставлена охрана. Контр-адмирал от него не отходит, рассматривает да меряет что-то. Прав был Ванновский…

— А я так не думаю, Саша. Планёр полетел, а значит — Можайский победитель. Всё остальное — мелочи. У него впереди много работы.

— Вот уж точно, как посмотреть… — задумался государь. — Я весь день думал над тем, какое преимущество могли бы получить войска, если бы у них была такая игрушка. Представь себе, Минни, где-нибудь на Балканах, над османскими окопами появляется эта штука. Механик наблюдает скопление сил противника, конфигурацию линии, может даже и фотографирует. Потом улетает, словно большая птица. Нет, не улетает. Сначала сбрасывает бомбу, а потом улетает.

— Я себе больше представляю немецкие окопы, — заметила императрица. — Это более реально. Или австрийские, скажем…

При дворе каждый лакей знал неприязнь императрицы ко всему прусскому. Между тем она всегда сохраняла на публике официальный нейтралитет, и только лишь в обществе приближённых и близких людей могла себе позволить высказаться искренне. В присутствии своего супруга, с которым у них не было тайн уже шестнадцать лет, Мария Фёдоровна в выражениях не стеснялась.

— Это можно только предположить, Минни. Союз трёх императоров подобного развития событий не допускает. Хотя я понимаю, о чём ты. Законы существуют для того, чтобы их нарушать. Та же норма применима и к разного рода союзам. Все они временны.

— Вот был бы у Ванновского такой планёр, а лучше десяток. Показали бы его в деле шпионам Бисмарка. Я уверена, Саша, что тогда и договоры подписывались бы на других условиях.

— Это большие деньги, Минни. Нам нужен мир. Нам нужно навести в доме порядок. Нам нужно время!

Государь немного повысил голос, но тут же осёкся, опасаясь, что разбудит дочь, которая на свежем воздухе уже глубоко спала, посапывая маленьким носиком.

Черевин держал дистанцию, брёл позади на приличном расстоянии, заложив руки за спину. Опередить его без приказа не имел права никто. Генерал не слышал ни одного слова из разговора супружеской пары, а значит, и вся остальная челядь, отставшая от августейшей четы, не могла ничего расслышать.

— С нашей отсталостью в металлургии, в деле строительства железных дорог, в вопросе обновления флота мы не можем идти ни с кем ва-банк. Мы отстаём на десяток лет от Германии, а от Англии — так на все пятнадцать лет. Нам жизненно важно сохранить мир.

— Ты, как обычно прав, Саша. — Мария Фёдоровна обратила внимание, что в интонациях мужа появились те властные железные нотки, которые были ему свойственны в моменты душевного волнения. — Но не посчитают ли в Европе наше стремление к миру слабостью? Не воспользуются ли нашим желанием подставить плечо в своих целях?

Даже под пышной бородой Александра Александровича было заметно, как у него заходили желваки. Несмотря на это, императрица позволила себе продолжить мысль:

— Габсбурги сохранили империю в своих границах только благодаря русским штыкам в Венгрии. Прошло всего каких-то пять лет, и что твой дед получил от австрияков в Крымской войне? Как это у вас в политике называется? Враждебный нейтралитет? Чего только не придумают для оправдания предательства.

— О, это да… Один хитрый лис Бисмарк чего стоит… Дядюшка Вилли думает, что полностью управляет Германией… — саркастично заметил государь, тихонько покачивая коляску. — Но ведь нельзя сказать, что Германия нам сегодня враждебна. Вспомни, как дядюшка стал на нашу сторону, когда отец с Горчаковым принялись возрождать черноморский флот. Вильгельму я верю. Он всё же император, а не Бисмарк… Гирс такого же мнения, как и ты. Обещает какие-то доказательства представить, людей в Вену послал. Пока ни твои, ни его сомнения никакими доказательствами не подкреплены. Будем судить о родственниках по действиям, а не по слухам. Вон, вся Москва гудит, что Скобелева Бисмарк отравил, что кокотка та — его агент. Значит ли, что это так? Нет. Нет у полиции никаких доказательств. Государственная власть не может опираться на слухи. Иначе ею самою очень легко будет управлять. В истории рода нашего тому множество примеров. Хватит. Пришло время здравого смысла.

— Ты же знаешь, дорогой… — Мария Фёдоровна продолжала легонько придерживать мужа под локоть, что вызывало умиление со стороны фрейлин. — Половина царствующих домов Европы между собой родственники. И это никогда никому не мешало воевать. И я оказалась в России из политических соображений, это же понятно…

— Не будем об этом. Не сыпь соль на рану. Никса[53], уходя в мир иной, соединил наши руки. Он сделал это не из политических соображений, а из любви ко мне и к тебе. Только из любви… — Всякое воспоминание о любимом старшем брате, пусть даже из уст такой же любимой жены, причиняло Александру Александровичу душевную боль.

— Хорошо… прости… — Хрупкие длинные пальцы императрицы слегка сжали локоть государя. — Я верю каждому твоему слову, я верю каждому твоему решению. Тревоги мои только об одном — чтобы ты справился, чтобы не получилось так, как с папа́. Я не переживу этого. Я не настолько сильна…

— Для этого у меня есть Победоносцев и Черевин. Один усмирит смуту, а второй защитит семью. И не тревожься больше, любимая Минни… У тебя вон сколько забот… — Император взглядом указал на самую большую их заботу, сопевшую где-то там в рюшах своим курносым носом. — А за добрый совет спасибо. Иногда ловлю себя на мысли, что ты разговариваешь со мной, будто повторяя мои мысли. Интересно как получается…