– Прежде чем мы расстанемся, добрый сэр, расскажите нам о «Хопвелле». Откуда он прибыл? Что за груз на борту? – спросил я.

– Прибыл из Ливерпуля, а груз – те, кого вы видите на палубах.

– И долго ли «Хопвелл» стоит здесь? – беспечно поинтересовался Дюпен.

– Пять дней. На борту обнаружилось несколько случаев «черного языка»[49]. Двое умерших. Поэтому придется подождать и посмотреть, не заболеет ли кто-то еще. Если нет, значит, трущобы Саутуарка и Кенсингтона вскоре пополнятся еще одной партией папистов, – ответил доктор, нимало не стараясь скрыть презрение к пассажирам «Хопвелла».

Судя по выражению лица Дюпена, все это подтвердило некие его подозрения.

– Еще раз спасибо, доктор, – сказал я.

– Рад служить.

Доктор отвернулся, собираясь уйти.

– Phileo adelphos, – сказал Дюпен, слегка повысив голос.

Доктор оглянулся и нахмурил лоб.

– Что означает «братская любовь», – с сарказмом пояснил Дюпен. – Давая имя вашему городу, квакер Уильям Пенн проявил невероятный оптимизм. Доброго здравия, сэр.

С напускною серьезностью поклонившись, он отвернулся от доктора и твердым шагом направился к трапу нашего парохода.

Причалив к пристани на Фронт-стрит около половины третьего, мы двинулись к таверне «Русалка», дабы узнать там что-либо о команде «Баунтис», однако урчащий живот требовал пищи, и я надеялся заодно найти там нечто съедобное и облегчить муки голода. Стоило нам, покинув дневной свет, ступить во мрак таверны, уши наши наполнились гомоном перепивших пьянчуг, а в ноздри ударили запахи жирной пищи. Пройдя к стойке, Дюпен велел хозяину, рослому смуглокожему малому с такими мускулами, что немногие дерзнули бы ему перечить, подать нам две кружки эля.

– Быть может, нам заказать чего-либо поесть? Например, тарелку сыра с хлебом, – предложил я, принимая от хозяина таверны кружку (пожалуй, заказывать здесь мясо и даже рыбу, невзирая на близость реки, было бы неразумно).

Дюпен оглядел выпивох, устроившихся за грязными столами. Некоторые с волчьей жадностью поглощали обед.

– Что это за суп? – спросил он.

– Устричная похлебка, – пояснил содержатель таверны.

Дюпен осмотрел еду, выставленную на полках за стойкой бара.

– Две миски супа, а к ним – хлеба, сыра, копченой колбасы и вон тот паштет.

– Это ливерная колбаса, – поправил его хозяин.

– А там что такое? – спросил Дюпен, указав на большой сосуд, наполненный некими округлыми предметами, залитыми винного цвета жидкостью.

– Маринованные яйца в свекольном соку.

– И этих парочку.

Содержатель таверны принялся наполнять две тарелки едой.

– Быть может, вам известно, не вернулся ли кто из ваших клиентов прошлой осенью из Перу? – спросил Дюпен.

Хозяин таверны смерил его испытующим взглядом.

– Болтали тут что-то о Перу, но большего я не знаю. Вот она должна знать, – сказал он, кивнув в сторону миссис Русалки.

Та расположилась на том же самом месте, что и прежде. У ног ее стояли корзины со снадобьями, а гиацинтовый ара, устроившийся на ее плече, лакомился закусками, кишевшими в прядях ее седых волос.

Дюпен недоверчиво хмыкнул.

– А не найдется ли рядом тех, у кого память получше?

Содержатель таверны отрицательно покачал головой.

– Тогда приготовьте еще тарелку того, что ей больше всего по вкусу. И выпить, – распорядился Дюпен, выкладывая на стойку серебряный доллар.

Хозяин толкнул к нему несколько монет, но Дюпен остановил его взмахом руки. Содержатель таверны немедля смахнул сдачу в карман, и губы его дрогнули в намеке на улыбку. Наполнив едой третью тарелку, сей неразговорчивый малый прибавил к этому кружку некоей ядовитого вида жидкости, налитой из бутылки без ярлыка, и кивнул в сторону миссис Русалки.

– Я ей сам отнесу.

Взяв наши тарелки и кружки, мы уселись за свободный стол прямо напротив пожилой леди. Стоило нам расположиться, как содержатель таверны принес миссис Русалке ее обед и прошептал ей что-то на ухо. Старуха кивнула и устремила на нас слезящиеся бирюзовые глаза – один на Дюпена, другой на меня (трюк, приводящий в замешательство сам по себе).

– Очень любезно с вашей стороны, джентльмены. У меня как раз живот подвело, – сказала она, сплюнув на пол табачную жвачку.

Боюсь, я вздрогнул: старуха рассмеялась и отсалютовала мне кружкой.

– За то, чтоб вам улыбнулась удача.

Солидный глоток сомнительного пойла – и миссис Русалка набросилась на еду, да с такой свирепостью, что оставалось лишь надеяться не попасться ей как-нибудь ночью в безлюдных местах.

– Итак, дорогие мои, вам нужны сведения о моряках, ходивших в Перу.

– Именно так, мадам. На судне под названием «Баунтис», что прибыло в Лазаретто двадцать четвертого октября, а неделю спустя пришло сюда, в доки.

Старуха задумалась, вгрызаясь в сочную копченую колбаску. Зубы ее оказались удивительно крупными и крепкими для дамы столь почтенного возраста. Я ожидал, что от нее повеет сногсшибательной вонью, однако ее древние одеяния были неожиданно чисты, а пожелтели скорее от старости, чем от грязи. Пахло от нее камфарой и уксусом, шляпку и грудь украшали на манер брошей веточки высохшего розмарина.

– Я больше знаю о кораблях, покидающих местный порт: перед плаваньем моряки заглядывают ко мне за разными нужными снадобьями.

– Кто-то из команды «Баунтис» затем отбыл в Лондон с грузом из Перу – птичьими шкурками, растениями, и кое-какими туземными реликвиями, – сказал Дюпен. – Не знаком ли вам кто-нибудь из моряков, нанимавшихся на это судно?

Старая леди сделала паузу, чтобы отдать должное остаткам своего обеда. Мы с Дюпеном наблюдали за ней, неторопливо хлебая суп.

– А какова же связь между вами и этим кораблем? – спросила она.

Я отнюдь не был уверен, стоит ли делиться с ней чем-либо важным: ведь в это малопочтенное заведение нередко захаживали святые отцы, пославшие в мой дом взломщика, а может, и лишившие жизни моего друга.

– У берегов Лазаретто на борту «Баунтис» погиб молодой человек, Иеремия Мэтьюз. Точнее сказать, он утонул. Мы полагаем, что он был убит, – ответил Дюпен.

– Вот оно как.

Покончив с остатками жидкости в кружке, старуха ловко подбросила на ладони опустевший сосуд.

– Еще одна вовсе не повредила бы, – сказала она.