– Нет, не стоит. Мой клан слишком далеко отсюда. – Что-то дрогнуло в лице Фелассана при этих словах. – Видишь ли, хотя кланы и зовутся долийскими, в большинстве своем они давно покинули Долы. Рассыпались, чтобы никто не мог уничтожить их одним ударом. Если твоя императрица хочет, чтобы ей помогли попасть в Вал Руайо раньше Гаспара… – Он пожал плечами. – Будем ждать, пока ее не разбудят целители. По твоим словам, она обладает даром убеждения. Прошлой ночью ее чувства сдвинули с места деревья. – Эльф рассеянно улыбнулся. – Быть может, сегодня она сумеет сдвинуть горы.

– Шемлен.

Военный вождь долийцев, стоявший над Мишелем, проговорил это слово с презрительным смешком, а затем ухмыльнулся своим спутникам.

Мишель, спутанный по рукам и ногам, был привязан возле какого-то фургона. Неподалеку лежала на тюфяке Селина, и ею занималась молодая эльфийка – судя по посоху, ученица мага. Сейчас Селина была не так бледна, как минувшей ночью, – по крайней мере, насколько Мишель тогда сумел разглядеть в темноте. Рану на голове, полученную при падении, зашили, и сейчас эльфийка применяла целительную магию, чтобы уменьшить воспаление. Мишеля она так и не удостоила ни единым словом, а только склонялась к Селине, протянув над нею ладонь. Ладонь источала холодное белое свечение, от которого у Мишеля мурашки бежали по коже.

Долийские воины, разумеется, обращались к Мишелю, но выбор их слов был весьма ограничен.

– Шемлен, – повторил их вождь.

Он был рослый, широкоплечий, с мускулистыми руками, которые говорили о многолетней привычке орудовать мечом, и, кроме того, самый старший из воинов, окруживших Мишеля.

– Знаешь ли, как мы поступаем с такими, как ты? Что ж… – Он сделал вид, будто задумался. – По правде говоря, все зависит от того, сколько у нас времени. Если нам придется спешить, мы просто застрелим тебя из лука, точно бешеного волка. Если же у нас в запасе окажется пара дней, мы сыграем в игру, которая зовется «Зубы Фен’Харела».

Кое-кто из воинов засмеялся при этих словах, но по крайней мере один – самый молодой – оборвал смех и с неловким видом уставился на деревья.

– Тебя разденут догола и свяжут руки, – продолжал вождь, – а потом натянут на тебя узкие штаны из дубленой кожи, усаженной мелкими гвоздиками, так что с каждым шагом они будут впиваться все глубже. Мы дадим тебе фору, досчитав до ста, а потом проверим, как долго ты сумеешь ускользать от погони, если каждый шаг причиняет…

– Тебе, верно, невмоготу, что не можешь тронуть меня и пальцем, – перебил Мишель, совершенно не меняясь в лице.

Вождь моргнул, на миг опешив, но тут же овладел собой:

– Когда Хранитель Телен получит то, что ему нужно, мы пустим в ход не только пальцы… шемлен.

Каждый раз, произнося это слово, он делал крохотную паузу и смотрел на Мишеля, проверяя, уязвило ли его такое обращение. Мишель заподозрил, что то же самое эльф проделывает после удара мечом, и на всякий случай взял это на заметку.

Так или иначе, вождя ждало разочарование. Всякий раз, услышав это оскорбление, Мишель только откровеннее улыбался.

– А пока ваш предводитель не получит того, что ему нужно, ты так и будешь бахвалиться перед связанным пленником? – осведомился Мишель. – Разве что я стану слишком опасен, и тогда ты, верно, предпочтешь попугать малых детей или наорать на деревья.

– Фелассан назвал тебя шевалье. – Вождь одарил его убийственным взглядом. – И сказал, что эти шевалье – лучшие из шемленских воинов. Быть может, я покажу тебе, на что способен подлинный мастер клинка.

– Такой, как вон те ребятишки, играющие с палками у твоего фургона? – Мишель подбородком указал на упражнявшихся по соседству воинов. – Тот, кого ты приставил обучать их, мешкает, когда отступает вбок. В настоящем бою я бы в два счета отрубил ему ногу.

Военный вождь долийцев и его спутники помимо воли оглянулись.

– Тебе стоило бы уделять больше времени обучению своих воинов… или ты сам не заметил этой проблемы?

– Ты оскорбляешь мой клан, – процедил вождь, занеся руку.

Мишель пренебрежительно фыркнул:

– Ты сам оскорбляешь свой клан – тем, что не способен держать себя в руках вопреки приказу своего повелителя. Я не нанес оскорбления ни вашему народу, ни вашей истории, ни вашему образу жизни – одной лишь кичливой шавке, забывшей о хороших манерах.

– Не важно.

Жесткая мозолистая ладонь наотмашь хлестнула пленника по лицу, и когда в глазах у Мишеля прояснилось, он увидел, что эльф опять усмехается.

– Знай свое место, шемлен, – бросил он и повернулся к воинам. – Глаз с него не спускайте. Если поведет себя подозрительно – убейте.

С этими словами вождь направился к своему фургону, а воины, бывшие при нем, остались сторожить Мишеля.

Мишель устроился поудобнее и стал ждать. Через некоторое время он принялся потихоньку работать мышцами, чтобы не дать рукам и ногам окончательно онеметь. Эльфийский воин – самый молодой, тот, который раньше почувствовал неловкость от речей вождя, – заметил эти упражнения, но ничего не сказал.

Праздность, не обремененная ни заботами, ни обязанностями, действовала расслабляюще, почти как молитвенный покой в стенах Церкви. Мишель позволил своему взгляду рассеянно блуждать по сторонам, наблюдая за повседневной жизнью долийского лагеря. Стряпухи приготовили обед: жаркое из дикого кролика с овощами и специями – и подавали его с крестьянским хлебом – Мишель распознал его и в тридцати ярдах. Крестьянский хлеб пекли из почти равных долей пшеницы, соли и жира, и в худые зимы он зачастую был у селян единственной сытной снедью.

Немало лет минуло с тех пор, как Мишель в последний раз ел такой хлеб. Сейчас, глядя, как старуха-долийка поливает свою порцию медом, он вспомнил мать и кусочек сахара, который она положила ему на хлеб, – она украла сахар в таверне, где работала. У Мишеля потекли слюнки, и он поспешно отвернулся.

Молодые воины закончили упражняться с мечами и взялись за луки. Вернулись охотники с добычей – тушами оленей и кроликов. Время шло, и Мишель вынужден был признать, что быт долийского лагеря отменно налажен и упорядочен и сам лагерь напоминает скорее армейский бивак, нежели то, что рисовало ему воображение, – пещеру, битком набитую остроухими бандитами. Никто не бездельничал, всяк был занят своими обязанностями, и, в отличие от военного лагеря, к тем, кого Мишель назвал бы обслугой, не относились с большим пренебрежением, нежели к воинам или охотникам. Эльфы, вне зависимости от их места в клане, весело перекликались друг с другом, обменивались приветствиями и дружескими подначками, точно члены одной большой семьи.

Мишель не мог бы сказать, когда на него начала воздействовать музыка, – лишь почувствовал, сидя и наблюдая за жизнью лагеря, как праздная расслабленность постепенно переходит в размеренный, умиротворяющий ритм. Музыка не исходила из какого-либо источника, не было ни мелодии, ни даже звука – одно только приятное убаюкивающее чувство, как будто его укачивали под колыбельную. Часть его разума в замешательстве отмечала, что уже весь лагерь вокруг движется в такт этому невидимому ритму, однако сознание Мишеля пребывало в покое и благости.