Октябрьский ветер бил мне в лицо, пока я шла к центру одного из полей. Вечер казался пустым. Если подумать, пустым был весь октябрь. Вряд ли теперь октябрь будет вызывать у меня прежние чувства. Словно половина ощущения неуязвимости, которое наполняло прежде мои легкие, оказалась обрублена и заменена на эту безрадостную благодать, рассеянную в воздухе. Теперь октябрь всегда заставляет меня гадать, насколько упорно наш мир пытался удержать этого парня в своей хватке. А если бы мир извивался, боролся, создавал штормы и ураганы в местах, о которых мы никогда не узнаем, просто чтобы этот парень задержался в нем немного дольше?..

Я стояла на горке, на которой, как я прекрасно знала, Нейт отыграл питчером несчетное количество игр. Всего пять месяцев назад все наши знакомые были здесь, на зрительских трибунах, поддерживая его в сборе средств для некоммерческого фонда борьбы против рака, который он основал, уже сам болея раком. Он хорошо выглядел. Я это помню. Думаю, я пыталась убедить себя, что ему становится лучше. Теперь поля были пусты. Я дошла до трибун и села.

Мысль, которая пришла следом, была естественна: Напиши любовное письмо для Ронни. Напиши его на той бумаге, которую выбрала для Нейта. Не бойся. Всякий раз, отрывая ручку от листа, я вспоминала, как Ронни посмеивался надо мной по телефону, говоря, что миру, может быть, и нужно больше любовных писем, но ему лично они никогда не понадобятся.

Возможно, ему действительно не нужен клочок бумаги или рукописный почерк на странице. Он не нуждался в еще одном напоминании, что Нейта больше здесь нет. Но разве есть такой человек, которому не нужно знать, что, хотя некоторые дни полны тьмою, другие несут замечательный свет? Пусть даже когда-нибудь настанет тот день, когда Ронни больше не будет чувствовать присутствие Нейта, но Нейт навсегда останется осязаемым и реальным внутри него. Нейт будет в каждой руке, которую Ронни пожмет, в каждой щеке, которую он поцелует, в каждых объятиях, в которые его кто-то заключит. Чувствует он это или нет, его лучший друг займет место во всех этих вещах, потому что именно таким всегда был Нейт. Если дашь ему всего пять минут, он сумеет изменить всю твою жизнь.

Продолжая писать, я почти чувствовала рядом с собой Нейта, все того же Нейта, который бы сграбастал меня в охапку и сказал что-то вроде: «Эй, я люблю их больше всего на свете. Мою семью. Моих друзей. Ронни. И ты должна позаботиться о нем. Это и есть настоящее письмо, которое нужно доставить».

Похороны Нейта были одновременно и пустыми, и наполненными. Странно, как полная народу комната может казаться такой пустой, когда в ней не появляется единственный человек, которого ты ждешь. Мы писали слова прощания с Нейтом на кожаных бейсбольных мячах и бросали их в вырытую в земле могилу. Было слышно, как они глухо ударяются о гроб. Ничто за весь этот день не ощущалось мною как прощание – ведь невозможно по-настоящему попрощаться с одним из сотрясателей этой планеты. Кто-то всегда вспоминает их имена.

Когда я во время похорон вручила Ронни письмо, он молча обнял меня. Спустя пару дней он сделал то же самое, когда мы смотрели, как женятся двое наших лучших друзей. Я надела зеленое вельветовое платье с пляшущей юбкой из голубого тюля. Он надел золотой галстук. Мы хорошо смотрелись рядом. Сидели за одним столом, гоняли по тарелкам картошку и разговаривали со старыми друзьями, которые не подозревали, что нам в тот воскресный вечер кого-то не хватало. А когда послышалась одна из кантри-песен – о долгой жизни и большой любви, с закатами и всякими прочими клише – по моему лицу потекли слезы. Я смотрела, как отец ведет по залу в танце свою дочь.

– Это просто несправедливо, – прошептала я Ронни, зная, что он поймет. Я придвинула ближе к нему свое кресло. – Он должен был прожить все, о чем поется в этой песне.

– Нет-нет, – отозвался Ронни. – Ты не можешь сейчас плакать, ты же знаешь, что Нейт отругал бы тебя, если бы увидел, как ты плачешь за праздничным столом.

Он встал с места, вытащил из заднего кармана ключницу на цепочке и отстегнул с нее браслет с логотипом фонда Нейта. А потом надел его на мое запястье.

– Пойдем, – сказал он, протягивая мне руку. – Мы сделаем это ради него.

И когда песня в стиле кантри затихла, я вложила ладонь в руку Ронни, и мы пошли на танцпол.

Я твердо верила, что в один прекрасный день в судьбоносном будущем мы с Доном Миллером будем сидеть на какой-нибудь крытой веранде с персиковыми ставнями и вместе попивать сладкий чай. Я даже не знала, любит ли он сладкий чай. Просто надеялась, что любит. И я смогу сказать ему спасибо за некоторые слова, которые он написал. Точнее, мне представится шанс рассказать ему, как много для меня значило то, что я могла читать эти слова с бумажного листа. Мы не знаем, как сильно мы способны любить, пока людей, которых мы любим, не забирают у нас, пока прекрасная история не заканчивается.

У меня словно открылись глаза, когда я усерднее, чем прежде, ударилась в любовные письма после смерти Нейта. Как будто после его кончины у меня в сердце возник еще один отдел. Словно он ворвался в меня и открыл мне глаза на людей, которые искали средство от душевной боли.

Некоторые ждали его годами. Другие были готовы сдаться. Я не знала, могу ли я любить этих людей, смотреть им в глаза и находить нечто общее между нами, но мы, все вместе, состояли в клубе «Никогда». В тайном клубе, в который я их записала – а они и не догадывались об этом. Клуб «Никогда» – это люди, которые попытались, потерпели неудачу и снова продолжают пытаться понять, как нужно нести слово «никогда», словно кувшин с водой. Это те из нас, кто пытается преодолеть горный хребет этого слова.

Никогда не собраться снова вместе. Никогда не увидеть тебя. Никогда не иметь возможности сказать, как идет тебе синий цвет. Никогда – это такое красивое слово, и порой я жалею, что оно не означает что-нибудь другое, к примеру, «крапинки опавшего золота на подоконнике» вместо «нет, мы с тобой больше не будем видеться. И это больно».

Кейт была одной из таких людей. Одной из новых членов клуба «Никогда». Мы с ней познакомились через неделю после смерти Нейта. Она пришла ко мне в форме электронного письма, так что кто-нибудь, пожалуй, может сказать, что на самом деле я с ней не «знакомилась». Но в том-то и вся соль Интернета: он действует как сводник, сшивая вместе сердца людей, когда километры, разные штаты и часовые пояса никак иначе не позволили бы двум родственным душам обмениваться историями, как коллекционными карточками.

Я приняла тот факт, что всегда стану знакомиться с людьми через Интернет и позволять им менять меня. Даже если у них придуманные профили, я все равно доверяю им, позволяю им входить в мою жизнь и видеть меня такой, какая я есть на самом деле. Я сажусь в самолеты, чтобы повидаться с ними. Я переезжаю в новые города, чтобы пообщаться с ними. Вероятно, на моей свадьбе будет «твиттер-стол», происхождения которого не поймет ни один человек старше пятидесяти. Я сохраню свой секрет: да, можно встретить лучших друзей, и партнеров по жизни, и других чад Божиих при помощи 140 (или меньше) знаков.