* * *

Прочитав эту строчку, я сразу же подумала о Нейте. Та бумага как будто была создана специально для него. Сидя на полу в квартире подруги, роясь в ящике с ненужной почтовой бумагой, когда снаружи бушевал ливень, заливавший тротуары, я поняла, что все встало на свои места.

Больше, чем это, больше, чем это. Я снова вспоминала слова Нейта – как он повторял мне их всякий раз, как я начинала сомневаться.

– Он знал, – прошептала я. Он как будто с самого начала знал, что в какой-то момент мы достигнем этого распутья, вынужденные неловко разбираться со странностями слова «прощай». Он будто ждал этой тяжести – и все равно не позволял себе гневаться на этот мир. Я до сих пор не понимаю, как ему это удавалось. Думаю, легко злиться на мир, который не обещает тебе неуязвимости, но ухитряется разбить тебе сердце, когда у тебя возникает острое чувство собственной бесконечности.

Однако Нейт не злился и не стоял на одном месте. А ведь он мог бы не двигаться вперед, и я не стала бы любить его за это меньше. Но нет! Нейт создавал нечто по-настоящему осязаемое для людей, которых любил. Он отдал этому весь остаток своей жизни. У него не было времени на то, чтобы пугаться, оглядываться назад или решать, что он не может этого сделать. Он просто опустился на землю, зарывшись руками и ногами в почву, и продолжал сажать деревья – создавать то, что переживет его, – ради блага других людей. И все встало на место – этот мир, эта жизнь, никак не связанные со мной.

– Я должна написать письмо, – объявила я всем.

– Для кого?

– Для одного друга, – ответила я. – Для очень хорошего друга.

Я собрала себя с пола, оставила другие пачки бумаги в коробке и села в уголок писать письмо. Слова наконец пришли.

* * *

С течением лет я поняла, что писать письма незнакомым людям легко. Может быть, это не самое легкое дело на свете, но со временем преодолеваешь начальные трудности. Перестаешь задаваться вопросом: «Как же мне узнать, что нужно человеку, которого я никогда не встречала?» Это кажется трудным до того дня, когда приходится писать человеку, которого ты действительно знаешь. Ручка горит у тебя в руке, потому что ты сознаешь, что твои слова одновременно значат все и ничего. Письмо к человеку, которого ты любишь так сильно, что помнишь, как его руки взлетают в воздух, когда он увлекается разговором, – вот такое письмо рискует остаться ненаписанным. Труднее найти слова для людей, которых мы любим. Приходится с усилием заставлять эти слова появляться на свет, словно вся твоя маленькая жизнь зависит от того, доберутся ли они до адресата.

Вот что я успела усвоить. Если сядешь за письмо, слова придут. Не всегда сразу. Ты будешь некоторое время сидеть и теребить страницу. Начнешь писать. Тебе не понравится ручка. Ты возьмешь другую. Сделаешь ошибку. Осознаешь, что здесь нет кнопки backspace, и придется брать другой лист бумаги. Поворчишь под нос, какой же у тебя все-таки ужасный почерк. Будешь стонать. Возможно, скулить. Может быть, процесс получится излишне драматичным. Но если ты просидишь над письмом достаточно долго, слова придут. Самое трудное во всем этом процессе – сидеть и прислушиваться к собственному сердцебиению.

Легче дать страху победить. Страх – это то, что оставляет слова неска́занными. Страх заставляет нас стоять на месте. Когда он побеждает, это означает, что мы так и не набрались храбрости сказать то, что нужно было. Но эти слова необходимы. Они не всегда могут что-то исправить, излечить или улучшить. Они никого нам не вернут, не помешают прощанию и не будут совершенными. Но они будут правдивыми. Может быть, это единственное, что нам нужно друг от друга: правдивые слова, написанные с любовью, которая кажется слишком большой, чтобы прикрепить ее к странице ничтожными маленькими буковками.

Я написала то письмо Нейту и взяла его с собой домой. В тот же вечер нашла для него марку и опустила в почтовый ящик на следующее утро по дороге на работу. Я держала его как напоминание от Нейта, не отпуская от себя, словно это была вещь, которую можно сунуть в карман джинсовой куртки: эта жизнь может сделать со мной что угодно, и все равно любовь побеждает.

* * *

Он так и не получил то письмо.

Сообщение с красным флажком ожидало меня в электронном почтовом ящике на следующее утро. В то утро я приехала в офис, каким-то образом понимая, что его уже нет. Я ощутила это по тому, как особенно лился солнечный свет в окно моей машины, какое меня охватило странное чувство, будто Нейт сидит вместе со мной в машине и слушает Джека Джонсона. Даже ожидание в пробке, которая всегда скапливалась на шоссе за три поворота до нужного мне, даже само утро наполнило меня ощущением, что его больше нет.

Я успела сесть за свой стол, включить компьютер и просмотреть статусы в Фейсбуке, оставленные братьями и сестрами Нейта. Зазвонил телефон, и в строке определителя я увидела имя Ронни. Я понимала, что нам не обязательно разговаривать. Ему не нужно было сообщать мне, что случилось. Я уже всхлипывала. Я уже знала.

То утро запомнилось мне смутно. Я не стала отвечать на имейлы и звонки, села в машину и поехала куда глаза глядят. Остановилась у ближайшего магазина, вошла внутрь и начала стягивать с вешалок платья. Это был ритм привычных действий, еще один дополнительный слой к молитвам и слезам. Примерочные всегда были готовы принять меня, они не задавали вопросов. Зато иногда они давали ответы, когда кто-нибудь в соседней со мной кабинке находил вещь, которая ему подходила. В словах радости, которыми обмениваются друзья, я слышала ответы, которые были мне нужны: со временем все сядет как по мерке. Может быть, не прямо сейчас, не сегодня. Но если ты будешь продолжать примерять вещи и сбрасывать их с себя, то со временем найдешь то, что нужно.

* * *

Не знаю, сколько времени я провела там. Примерила одно зеленое вельветовое платье с юбкой из прекрасного голубого тюля. Это было такое платье, которое надеваешь и кружишься вокруг своей оси, и юбка взлетает, и тюль пляшет, словно сам по себе. Я прислушивалась к людям за стенками примерочной. Они смеялись и разговаривали, а я никак не могла понять, почему мир до сих пор движется. Может быть, я этого не пойму никогда, – как мир может продолжать двигаться, когда человека, которого ты любишь, больше нет. Каким образом люди находят силы выбираться по утрам из постели или стоять в очереди в кассу. Брать на абонемент книги в библиотеке. Покупать фастфуд по дороге домой. Когда случается трагедия, кажется, что все должно остановиться, по крайней мере, на время.

Две женщины продолжали смеяться. Я стояла перед зеркалом, забыв о голубой тюлевой юбке под зеленым вельветовым лифом. И внезапно это чувство сомкнулось вокруг меня: Его больше нет. Его больше здесь нет.

* * *

Вечером накануне похорон я взяла блокнот и пошла к бейсбольным полям в полумиле от дома, в котором прошло мое детство. Эти поля буквально пульсируют воспоминаниями почти для каждого жителя нашего крохотного городка в Коннектикуте. Так много первых поцелуев, раскрытых секретов и выдуманных надежд связано с этим местом, где бок о бок расположены четыре игровых поля. Можно часами бродить по их периметру после захода солнца – и всегда оказываться под привычным звездным пологом. Для меня это всегда будет лучшим определением дома.