В моей руке что-то щелкнуло, рука стала липкой. Я перевел глаза: оказывается, непроизвольно сжимая кулак, я раздавил в щепки дешевенькую пластмассовую зажигалку, лежавшую в кармане. Красные осколки порезали руку, кровь стекала по запястью. Я вынул носовой платок. Обмотал им руку.

Все это время она смотрела на меня. Смотрела, не отрываясь. Этого нельзя было допустить. Нельзя, чтобы она рассказала Виталику, как жалок был его отец, когда совершал это! Я подумал: ведь она мертва – зачем же ей видеть?

И в глаз ее вошел красный осколок.

Потом я ушел. Меня шатало. Пошел снег, сначала тихо, потом западал хлопьями. Здесь, за городом, он почти не таял. Снег – это хорошо, думал я, из последних сил стараясь оставаться в сознании. Снег покроет следы.

Весь вечер меня мутило. Беспокоило другое – страшно болела голова. Но эта боль прошла, как только я уснул – когда я уснул, пришло облегчение. Я видел их вместе: Виталика и Лару. Они улыбались мне и были мне благодарны…

Теперь – Рита. С ней все оказалось гораздо сложнее, чем я ожидал. В тот день я долго прятался в палисаднике напротив и несколько часов кряду наблюдал за освещенными окнами своей квартиры. До тех пор, пока точно не убедился, что Рита сегодня одна.

– Аркаша? – она удивилась. Еще бы! Ведь я был в костюме Деда Мороза. Она узнала меня, только когда я снял бороду.

– Не ждала?

– Нет, конечно. Ты за деньгами? Но ведь время еще не подошло.

– Нет, дорогая. Я пришел за другим. Я пришел спросить.

– Спросить? О чем?

– Принимаешь ли ты его приглашение.

– Погоди-погоди… О чем ты, Аркаша?

– Все очень просто. Я приглашаю тебя умереть…

Она пятилась, пятилась, пока не упала на кровать. А потом забилась в моих руках, как птичка, – удавка не понадобилась, и я почувствовал, как под моими пальцами хрустнули позвонки.

Что-то зазвенело. Лампа. Упала и разбилась, рассыпалась на десятки осколков. Я оглянулся: Рита смотрела на меня, полуприкрыв веки. Сжав в руке осколок, я подошел к ней…

…Это было чудовищной ошибкой – входя сюда, не проверить, закрылась ли за мной дверь! Я понял это, когда услышал – все мои чувства были обострены – шаги на лестнице. И понял, что сейчас сюда, в мою квартиру, войдет человек.

Первый раз в жизни я возблагодарил судьбу за свой маленький рост! Будь я хотя бы на голову выше, мне ни за что бы не удалось втиснуться в стенной шкаф в прихожей.

Человек – я не знал, кто это, и в щель между дверными петлями видел его впервые – вошел стремительно, и в руках его был одеяльный сверток, с которым он пересек коридор и вошел в комнату. По звуку шагов я понял, что он остановился на пороге. И замер.

Потом он позвал: «Рита! Рита!» – и бросился к ней. Я слышал, как он пытался привести ее в чувство, потом сказал: «Боже мой!» Затем все стихло – на некоторое время.

А затем он стал осторожно перемещаться по квартире, заглядывая во все углы, открывая все двери… Вот сейчас… Вот сейчас он минует кухню, выйдет в коридор, непременно захочет заглянуть в кладовку. И обнаружит меня.

Не было никакой надежды на то, что я справлюсь с ним: это был высокий плотный человек. Сильный – об этом можно было догадаться по его мускулистой шее, и ловкий – об этом говорил легкий, пружинистый шаг…

Я не справлюсь с ним.

В отчаянии я стал шарить на полках. В поисках пустой бутылки, палки, флакона с бытовой аэрозолью – чего угодно… И вдруг! Вот именно – вдруг! Моя рука наткнулась на шуршащий газетный лист. Под ним – тяжелый холодный ствол. Не веря удаче, я взял его обеими руками, пальцы быстро ощупали ребристые бока – да. Это был пистолет!

С оружием обращаться я умел – когда-то давно, еще мальчиком, в деревне, ходил на охоту. Взрослые учили меня стрелять – правда, то был карабин, а не пистолет, но все же…

Я снял его с предохранителя и вышел из убежища.

«Этот» даже не успел обернуться – три пули прошили его насквозь. Четвертая вошла прямо в центр гладкого лба.

Я был весь в поту. Я был мокрым, как мышь. Меня опять тошнило, в голове снова разрывались петарды боли. Мне стало так плохо, как не было еще никогда.

Я сел на кровать рядом с Ритой. Неизвестный мне человек лежал рядом, вверх лицом. Меня вдруг поразила тишина, стоявшая вокруг. А потом я подумал, что я в опасности. Мне нельзя было уйти так же, как я вошел. Выстрелы могли слышать, меня могли узнать.

Я снял с убитого верхнюю одежду. Подумав, я раздел его до белья. Тем, кто будет копаться в этом деле, не помешает подумать, что эти двое – любовники.

Потом я сжал в руках красный осколок и оглянулся на умершего. Но он не смотрел на меня. Он лежал с закрытыми глазами, а значит, не мог меня видеть.

Я положил осколок в карман. Сделал это машинально.

Пистолет я выронил на пол. Вещи связал в узел, запихал в свой мешок, чтобы выбросить по дороге. Я хотел было покинуть квартиру – и тут заплакал ребенок.

Я совсем забыл о том, что здесь, совсем рядом, находился ребенок!

Я схватил его, то есть как схватил – нет, не схватил, взял, осторожно взял, я не хотел причинить ему зла… Сквозь обруч страшной головной боли пробилась мысль: я не могу его здесь оставить! Нога ступила на брошенный газетный лист – ах да, пистолет! Его тоже надо забрать.

Взял все это, кое-как вложил в узел, надо было уходить, уходить, уходить! Ничего не было слышно, но мне казалось, что вот-вот распахнутся соседские двери, люди выйдут из квартир, начнут обсуждать, спрашивать друг у друга, кто стрелял. Я не хотел погибать. Особенно сейчас – Виталик ждал меня… потом, позже.

Когда я выходил, на лестнице стояла темень и было абсолютно, совершенно тихо…

Ребенка я оставил у порога нижней квартиры. Позвонил и ушел, ушел быстро. Выбрался через чердак, по пожарной лестнице спустился на улицу. Перед этим остановился, прислушался: дверь открылась, я услышал удивленный возглас – младенца заметили, я мог быть спокоен.

Я ушел.

Я отошел уже на значительное расстояние от дома, когда почувствовал себя так плохо, что даже не мог дышать. Сел – кажется, это был бордюр тротуара. Согнувшись пополам, переживал эту дикую головную боль. В метре от меня валялась оброненная кем-то из прохожих кожаная перчатка. Чтобы отвлечься, я сфокусировал на ней взгляд. Рассматривал потертую гладь кожи, раструб, украшенный пуговицей, пустые пальцы, еще хранившие форму рук хозяина… Боль понемногу отступала, но на смену ей приходил клейкий ужас внезапного воспоминания: отпечатки пальцев! Я забыл стереть отпечатки пальцев!!!

Боже, как это было глупо!!! Я содрал с себя маскарадный костюм, со злостью отпнул узел с остальным тряпьем.

Приходилось возвращаться!

Я вернулся – и едва не попался в ловушку. Кто бы мог подумать, что их сумеют обнаружить так скоро!