…Потом, ночью, она как будто окаменела. Сидела на постели и смотрела в одну точку.

– Ты жалеешь? – спросил я.

– Нет.

– Что думаешь делать дальше?

– Не знаю.

Она почти не слышала меня – отвечала очень рассеянно.

– Хочешь, я дам тебе денег? У меня их немного, но на дорогу домой тебе хватит.

– Я не поеду домой.

– Почему? Это глупо. Здесь у тебя никого нет, а там, наверное, родители. Они ждут.

– Нет, – впервые она немного оживилась. – Меня никто не ждет. Там, в Феодосии, – отец. И мачеха. Она меня терпеть не может. А я – ее. Она сука. Я сказала им, что уезжаю навсегда!

Возникала проблема. Но не было никакой необходимости решать ее именно в тот день.

Мы прожили вместе почти три месяца. Я был не против, чтобы Нонна осталась у меня и подольше, но от моего желания не зависело ничего. Она возненавидела меня. Страстно, страшно возненавидела – просыпаясь ночью, я ловил на себе ее мрачный взгляд, полный гадливости и отвращения.

Перед самым Новым годом в кухне снова появился задвинутый было на антресоли чемодан. Когда я вернулся с улицы, где чистил снег, она перевязывала фанерные бока веревками.

– Дай мне денег, – потребовала Нонна.

Я выдвинул ящик и отдал ей все, что было – рублей сто или сто двадцать.

– Помоги мне!

Я выволок чемодан в коридор.

– Будь здоров.

Она ушла, хлопнув дверью. Я постоял в коридоре с минуту и прошел в кухню. Поставил чайник.

Я снова зажил один.

Не было никаких сомнений, что Нонна ушла навсегда, и я вовсе не тосковал по ней. Разве что мой организм, организм взрослого мужчины, долго потом вспоминал упругость ее тела. Но к весне ушло и это.

А в начале лета она вдруг появилась – возникла на пороге моего дома, и я не сразу узнал ее. Девушка из Феодосии заметно раздалась в боках, отяжелела, хотя лицо ее оставалось таким же – злобным, напряженным. Глядя на Нонну, стоявшую на пороге в расстегнутом плаще, весь подол которого был забрызган грязью, и на ее непокрытую голову – как всегда, причесалась она неряшливо, выпавшие пряди были кое-как перехвачены шпильками, – я вдруг подумал, что ни разу не видел ее в хорошем настроении или просто улыбающейся. Пусть даже и не мне.

– Здравствуй, – сказал я и шагнул в сторону, пропуская в дом.

Она вошла. Не выказывая никакого намерения пройти в комнату, остановилась у вешалки, нервно ломая пальцы. На шее выступали уже знакомые мне багряные пятна.

– Ты пришла по делу, или я могу предложить тебе чаю?

– Посмотри на меня! – вдруг крикнула она, поднимая всклоченную голову. – Посмотри, что ты со мной сделал!

– Не понимаю, – сказал я.

Хотя на самом деле начал понимать.

– Не понимаешь? Что ты не понимаешь, кретин? Я беременна! Беременна – это ты понимаешь?!

– Теперь понимаю. Но это не причина для того, чтобы оскорблять друг друга.

Стремительно, не разуваясь и не снимая плаща, она прошла в кухню и села на табурет. Не скрою, я смотрел на нее с интересом – во мне разгоралось какое-то новое чувство. Чувство, которое я пока никак не мог определить.

– Я беременна! – повторила она с отчаянием.

– От меня?

– Что?!

Нонна вскочила с места. Будучи не слишком высокого роста, она все равно была выше меня на голову, и, наверное, мы представляли собой забавное зрелище, стоя друг против друга. Ее в буквальном смысле трясло от злости, но я, хоть и был озадачен, нисколько не потерял самообладания.

– Как ты можешь! Как ты можешь спрашивать!

– Извини. Но мы не виделись несколько месяцев.

– Можешь подсчитать! – выплюнула она. – Сейчас июнь. А в августе мне рожать!

Я прикинул: да, ошибки быть не должно.

– Почему же ты не сделала аборт?

– Я хотела! Хотела! Но было нельзя! Нельзя – по медицинским показателям!

– Что же ты предлагаешь?

– То есть?

– Раз ты пришла ко мне, значит, хотела что-то, о чем-то договориться, – сказал я, стараясь быть терпеливым. – Или мне нужно просто принять к сведению… эту новость?

– Кретин, – сказала она уже спокойнее. – Тупой, бесчувственный кретин. Тебе не понять, что это такое – остаться одной с ребенком. Без мужа. Без денег. Безо всего!

– Если тебе надо, чтобы я на тебе женился, – изволь.

– Ты?! На мне?!

– Так что же тебе надо, в конце-то концов?! – Я не выдержал и повысил голос. Реакция была мгновенной:

– Не ори на меня! – завизжала она и затопала ногами. – Не ори на меня, ты, подонок! Не забудь, что все это – только из-за тебя!

Я молчал.

– Такой муж, как ты, мне не нужен – какой ты муж?! Но ты должен заботиться о нас. Прежде всего – жилье! Мне негде жить!

– Но где-то же ты живешь?

– Я живу… жила… в общежитии. От сукновальной фабрики. И работала там же. Но теперь я не могу. Комендант сказал: будешь жить, пока не родишь. С ребенком – вон в двадцать четыре часа! Согласно правилам внутреннего распорядка!

– Не ори. Можешь остаться здесь. Если хочешь.

– Нет! Нет! Я не хочу, не могу тебя видеть!

Этот разговор продолжался три часа и вымотал мне все нервы. Нонна то и дело срывалась на оскорбления, слезы, пару раз она кидалась на меня, выставив ногти, как кошка. Говорить с ней спокойно не получалось. Но в конце концов, не без помощи двадцатикратно приведенных доводов и воззваний к ее рассудку, мне удалось заключить с будущей матерью моего ребенка нечто вроде устного договора.

Я должен был обеспечить «приданое» для ребенка, официально признать его и до самого совершеннолетия обеспечивать ему и матери финансовую поддержку – не менее половины своей дворницкой зарплаты. Не бог весть какие деньги, но и они были сейчас Нонне необходимы, и я это понимал.

И в то же время я обязывался никогда не надоедать ни ей, ни ребенку частыми визитами.

– Ты не должен лишать меня возможности устроить свою личную жизнь! – крикнула она.

Я подписался (образно говоря) под всеми этими пунктами. Не из страха или нежелания спорить. Я вдруг поймал себя на мысли, что этот ребенок мой ребенок, моя частица, зреющая в чреве совершенно чужой для меня женщины, стал чрезвычайно меня занимать.

В последний раз обозвав меня кретином, Нонна ушла, неся впереди себя живот как транспарант. Ей хотелось, чтобы я чувствовал себя виноватым.

Все, о чем мы договорились, было исполнено мною в точности. Я существенно урезал свои и без того невеликие запросы и до самого конца помогал этой женщине и мальчику, моему сыну, которого она родила на исходе лета 1985 года, деньгами. Труднее всего было снимать для них комнату, и дело тут было не в высоких требованиях хозяев: ни с одной квартирной хозяйкой Нонна не могла ужиться больше года.