Пораженный, Николас Оливер перевел дух и резко спросил:

– Почему ты меня преследуешь, карлица?

– Меня зовут Беттина. Она бы никогда не обратилась ко мне «карлица»! Она знает, что рост в человеке – не главное.

– Что? Кто и что знает?

– Ваша дочь, Роуз Эшли.

Николас зажмурил глаза, сделал долгий, глубокий вдох и медленно заговорил:

– Откуда знаешь, что она моя дочь?

– Похожа на вас как две капли воды.

– Как по-твоему, кто-нибудь еще догадался? – Теперь они шли рядом. Крохотная женщина едва доставала Николасу до пояса. Он замедлил шаг.

– Нет. Прислугу никто не замечает. Когда дело доходит до нас, господа будто слепые. Мы – воздух; они просто проходят сквозь нас, не задерживая внимания.

– Но ты задержала.

– Потому что она задержала свое внимание на мне.

– О чем ты?

– При дворе таких, как я, считают нелепыми уродцами, которых Господь создал единственно на потеху благородным особам. Ваша дочь смотрит на нас иначе. Не знаю, почему. И не знаю, что это за место такое, откуда она пришла, где… – Беттина заколебалась… – люди наделены благословенным даром видеть мир по-другому.

– Откуда тебе все это известно? Она твоя близкая подруга?

– Не то чтобы. – Беттина вспомнила тот день, когда Роуз не побоялась осудить дочь короля за фразу о бесполезности карликов. – Принцесса Елизавета равнодушна к нашим шуткам и забавным проделкам. Она заметила, что от кувыркающихся карликов нет никакого проку. Я попросила прощения за то, что не способна развлечь ее высочество. А принцесса сказала, что не хотела меня обидеть. Роуз внимательно прислушивалась к нашему разговору, – продолжала Беттина. – Я видела, что она просто кипит от гнева. И знаете, что сделала эта дерзкая девчонка? Выступила в мою защиту! Взяла и во весь голос заявила: «Все это оскорбительно!» Клянусь, мастер Оливер, тишина стояла такая – услышишь, как муха пролетит. Все так и остолбенели. А Роуз этого мало. Поворачивается она, значит, к принцессе и говорит: «Прошу прощения, миледи, но я нахожу оскорбительным, что в этой девушке из-за ее малого роста видят исключительно объект насмешек. Так обращаться с человеком просто недопустимо. Стыдно, ваше высочество! Вам всем должно быть стыдно!» А в конце еще и ногой топнула.

– Боже милостивый! И ей не отрубили голову? Не бросили в тюрьму?

– Нет, сэр. Полагаю, в глубине души принцессу восхитила ее смелость. Смелость и ум. – Беттина судорожно вздохнула, поднесла руку к лицу и вытерла слезинку. – Роуз выказала мне уважение. За всю мою жизнь никто и никогда не был ко мне столь добр. Родители меня стеснялись и прятали от чужих глаз, но, когда настали совсем тяжкие времена и наша семья оказалась на грани голодной смерти, мать прослышала, что при королевском дворе нужны карлики и отвезла меня в Ричмондский дворец. Я стала подарком новой невесте короля, Анне Болейн, а родителям назначили ежегодную плату в десять бушелей крупы[32], дюжину цыплят и барашка. Я дорого стою, сказали мне мать с отцом и потрепали меня по щеке. Я имела «ценность», но не была человеком.

– Сожалею, что так вышло, Беттина. Я помню, что видел тебя при дворе королевы Анны.

– Не стоит сожалеть. Ваша дочь многократно возместила мои обиды.

– Поможешь мне встретиться с ней? Передашь от меня весточку?

– Конечно, сэр. Всякий ребенок имеет право увидеть своего отца.

Николас задумчиво потер подбородок. Как лучше поступить? Написать записку? Нет, записки имеют обыкновение теряться, а потом попадать в руки не к тем людям. Будучи шпионом, он отправлял только зашифрованные сообщения.

– Передай ей, чтобы пришла в розарий, когда часы на башне пробьют полночь. Она должна знать, где расположен розарий.

– О, да, сэр, ваша дочь каждый день приходит туда вместе с принцессой. Ей особенно полюбилась клумба с дамасскими розами, над которой вьются прелестные маленькие колибри.

– Она любит дамасские розы?

– Весьма, сэр.

– Тогда передай, пускай ждет меня у клумбы с дамасскими розами.

– Как мне сказать о том, кто просит встречи?

– Скажи… – Николас сделал паузу. – Ее отец.

Сердце Роуз взволнованно колотилось. Поплотнее запахнув шаль, она вышла в сад, окружавший кухонный двор, затем свернула в проулок, ведущий к розарию. В голове девочки вертелся миллион вопросов. Как же она сама его не разглядела? А вдруг она ему не понравится? Что, если она его разочарует? А если они поладят, какое будущее их ждет? Может ли она переехать в Стоу-он-Волд и жить с папой? В эту минуту Роуз со всей ясностью осознала, что она больше не сирота. И все же как быть? Должна ли она переехать к отцу, Николасу Оливеру, или – девочка едва смела вообразить подобное – он каким-то образом сумеет преодолеть временной разлом и вместе с ней вернуться домой к Ба? Но чем заняться ювелиру из английской деревушки Стоу-он-Волд 1553 года в современном Индианаполисе?

Сколько же всяких проблем придется решать! У Роуз голова пошла кругом. Папа не умеет водить машину, это раз. Ему обязательно нужно сделать прививки: против полиомиелита, столбняка, гриппа, – это два. А одежда? Она попыталась представить отца, которого никогда не видела, в джинсах, фланелевой рубашке в клетку и, скажем, теплой парке.

Роуз остановилась; у нее перехватило дыхание. В конце аллеи, у клумбы с дамасскими розами темнела фигура. Человек стоял неподвижно, сцепив руки за спиной. Что дальше? Роуз колебалась. Окликнуть его? Кинуться навстречу и обнять? Девочка ощутила волнение и страх, точно актриса, которая ожидает своего выхода на сцену и боится забыть свои реплики.

Она медленно двинулась вперед. Человек обернулся и слегка вытянул шею, словно вглядывался в темноту. Луна полностью скрылась за тучами.

– Роуз!

– Папа! – Она рванулась к нему и очутилась в его объятьях.

Николас подхватил ее на руки; пятки Роуз оторвались от земли.

Оказалось, что он высок ростом, выше большинства придворных.

– Роуз, Роуз, – шепотом повторял Николас.

– Па!

– Твоя мама говорила, что ты будешь меня так называть, если мы когда-нибудь встретимся. Она не ошиблась, она никогда не ошибается. – Николас отступил на шаг, не выпуская рук дочери из своих. Он будто бы впитывал взглядом открывшееся ему зрелище. – Все верно: у тебя зеленые глаза, такие же, как у нее, а вот ростом ты пошла в меня, и это приятно. – Он смотрел на Роуз сквозь пелену слез, застилавшую глаза.

– Я не умею создавать украшения, Па. Зато я хорошо шью.

– О, твоя мама тоже великолепно шьет.

«Он не знает, что мама умерла», – внезапно осознала Роуз.