пример: эффект храповика, наблюдаемый в Пиннакл-Пойнте, лишь на ничтожно малую величину превышает нулевое значение – степень изменений у раскалывающих орехи шимпанзе, которые использовали камни в качестве молота на протяжении тысяч лет.

Возможно, древние люди вводили мало новшеств потому, что они были немногочисленны. Для культурного усложнения нужна достаточная численность населения. Несмотря на мои предыдущие утверждения о самостоятельности охотников-собирателей, память о том, как что-то делается, не хранилась исключительно в голове каждого человека. Мы постоянно напоминаем друг другу обо всем, что только можно представить. Ответственность за запоминание распределена между всеми – назовем это коллективной памятью. Не имея книг и интернета, наши предки полагались друг на друга. Чем больше они общались, тем меньше забывали, снижая возложенное на каждого человека бремя, связанное с необходимостью знать до мельчайших деталей, как выполнять каждую задачу. Человеческое обучение несовершенно, и навыки могут со временем теряться[431]. Однако, когда взаимодействует достаточное число людей, коллективная память может распространяться широко и эффективно не только от одной локальной группы к другой, но и между обществами, которые учатся у своих соседей.

Коллективная память появилась ненамного раньше, чем 50 000 лет назад, когда людей было мало. Точно так же, как специализация труда может угрожать маленькому обществу, излишняя зависимость от знаний других тоже имеет свои риски, когда людей немного. Основные навыки выживания могли исчезнуть просто по невезению. Это называется тасманийским эффектом. Многие антропологи считают, что на Тасмании аборигены забыли такие навыки, как разведение огня и рыболовство, после того как 8000 лет назад они оказались в изоляции в результате подъема уровня воды в океане, который превратил Тасманию в остров[432].

Неандертальцы тоже страдали из-за низкой плотности населения. Они обладали более крупным мозгом по сравнению с человеком современного типа, но их общества были более простыми. Такая простота часто принимается за глупость, но, поскольку за счет дичи, на которую они охотились в суровых условиях севера, можно было поддерживать лишь очень разреженную популяцию, возможно, неандертальцы застряли в того же рода колее, что и первые Homo sapiens[433].

Другим препятствием для прогресса в тот период, когда людей было мало, возможно, служил принцип эха: это название передает, как прошлое отдается эхом сквозь века[434]. Изделия длительного пользования могут выбросить, но они никогда не забываются совсем. Повсюду существуют следы предыдущих поколений, благодаря которым прошлое встраивается в коллективную память людей. Статуэтка или топор, найденный в земле, могут быть сделаны тысячелетия назад или вчера. Никогда не упуская из виду образцы, сделанные их предшественниками, первые люди, вероятно, возвращались к ним снова и снова.

Благодаря товарам многонаселенных современных цивилизаций, заглушающим и затмевающим выброшенные вещи далеких эпох, такая практика почти проходит мимо нашего сознания. Когда я был ребенком, в Колорадо в земле часто встречались наконечники стрел, и, хотя мы собирали их в качестве сувениров, у нас не было стимула узнать, как их делать. Но для первых африканцев и даже для первых людей, заселявших Европу в более поздний период, которым тоже приходилось мириться с низкой плотностью населения, принцип эха, вероятно, служил спасательным кругом. За счет изучения остатков прошлых веков такое мастерство, как изготовление орудий и статуэток, не исчезло навсегда из их жизни. Это может объяснить, почему на протяжении огромных отрезков времени так много артефактов воспроизводили со столь небольшими вариациями.

В отличие от фундаментального изменения мозга более приемлемым объяснением быстрого распространения материальных изделий в период между 50 000 и 40 000 лет назад служит резкий рост популяций в то время. Популяционный взрыв был связан с благоприятным климатом в Африке и расселением людей в Старом Свете в тот период или немного раньше[435]. Получившееся в результате усиление коллективной памяти стало причиной расцвета как практических технологий, так и других аспектов идентичности[436]. Люди также больше, чем когда бы то ни было до этого, вступали в контакт с чужаками. Стремление сохранить строгие отличия от таких чужаков, возможно, объясняет, почему в то время стали популярными изменения объектов, которые, скорее всего, служили для выражения принадлежности к обществу, таких как ожерелья и образцы изобразительного искусства. Подобные маркеры могут распространяться быстро. Антрополог Мартин Вобст доказывает, что изготовление объектов для выражения послания «Это сделали мы», вероятно, запустило цепную реакцию. Как только одно общество добавляло, скажем, узор на свою керамику, неукрашенные глиняные предметы где-нибудь в другом месте сразу же сигнализировали о том, что их маркеры не соответствуют. В результате люди отвечали тем, что изобретали альтернативные стили, которые привлекали внимание к их собственной идентичности. Поэтому новые варианты товаров быстро возникали от одной территории к другой, и эти маркеры подпитывали культурное обогащение обществ так же, как они первоначально способствовали росту их населения[437].

Поскольку наша идентичность появилась отчасти как ответ на контакт с чужеродными группами, их действиями и изготавливаемыми ими предметами, я предлагаю правило: чем больше общества взаимодействуют с различными конкурентами, тем более многочисленны, сложны и заметны маркеры, которые они демонстрируют[438]. Следовательно, когда общества собраны вместе, их народы, вероятно, будут стараться все меньше походить друг на друга, чтобы избежать путаницы и защитить себя. Это объясняет разнообразные губные серьги, отличавшие многочисленные племена индейцев Тихоокеанского Северо-Запада. Подумайте о таком сильнодействующем факторе распознавания, как украшение и ритуал, на острове Новая Гвинея: остров плотно населяли более 1000 племен, известных своими цветными и замысловатыми костюмами, тогда как в соседней Австралии их родственники аборигены с низкой плотностью населения отличались относительным единообразием.

Великолепная какофония искусств и отделки, языков и деятельности, отличающая общества по всему миру, становилась все более сложной. Происхождение всего этого разнообразия прослеживается вплоть до фундаментального перехода к анонимным обществам, произошедшего на заре жизни нашего вида или раньше. Подведем итог: маркеры, используемые нашими обществами, эволюционировали постепенно, и отправной точкой было поведение, которое, как я представляю в этой книге, первоначально было похоже на то, что наблюдается у современных шимпанзе и бонобо. Прежде всего, вероятно, появился пароль. Последующие маркеры включали использование всего тела в качестве холста для выражения принадлежности к обществу, но они, вероятно, не оставили следов в археологической летописи. Несколько десятков тысяч лет назад процветали более сложные общества, когда человеческие популяции росли и эффективно взаимодействовали, предоставив людям возможность сообща запоминать, формировать и видоизменять гораздо более сложные социальные черты, отчасти для того, чтобы отделить себя от своих соседей.

Путь от сообществ, характерных для других приматов и основанных на индивидуальном распознавании, к человеческим анонимным обществам со всеми их культурными особенностями – неведомыми миру муравьев с их простыми маркерами и заранее заданной общественной жизнью –