почти сакральное общественное значение в отсутствие других связующих общество символов, подобных королю или Богу»[445]. Эта страсть связана с нашими самыми необходимыми группами: сражаться или умереть за флаг – большая честь для человека.

Вопрос о том, каким образом простой цветной узор, форма или звук могут стимулировать рвение или страх в человеческом мозге, изучен плохо[446]. Реакция появляется в детстве, и это неудивительно. В США флаги демонстрируются в школьных классах, а клятву на верность флагу часто читают вслух в детских садах (хотя теперь дети могут не принимать в этом участия). К шести годам ребенок воспринимает сожжение флага как плохое действие, чуть позже появляется гордость за страну[447].

Повсеместное присутствие знаков национальной идентичности обеспечивает каждому сходный опыт, который определяет наши чувства, даже когда наш разум занят чем-то другим[448]. В случае беды символы превращаются в путеводные звезды, которые побуждают нас действовать. Запись государственного гимна стала хитом в 1990 г., когда США вступили в войну в Персидском заливе; продажи американского флага резко возросли в 2001 г. на следующий день после атак 11 сентября[449].

Как малыши классифицируют людей

Большая часть психологических механизмов взаимодействия между человеческими группами касается того, как мы реагируем на маркеры, напрямую связанные с конкретными людьми. Работы Хассона и других психологов показывают, что наш мозг создан для социализации, и признание идентичности других – часть этого процесса. Необходимый первый шаг – вообще обратить внимание на других. Предположим, вы играете в шашки на компьютере, полагая, что ваш противник – машина, и в середине игры обнаруживаете, что за ходами соперника стоит человек, а не компьютерная программа. Сразу же произойдет переключение мозговой активности в те области мозга, которые ответственны за взаимодействие с другими людьми, включая медиальную префронтальную кору (передняя часть лобных долей) и верхнюю височную борозду (борозда в височной доле мозга). Так произошло бы, даже если бы информация оказалась неверной и никакого человека не было. Та же игра, тот же компьютер, но вы переключаетесь в другое психическое состояние – состояние, которое является нормальным, когда мы уделяем внимание людям и пытаемся предположить, что́ они думают[450].

Как существа социальные, мы зависим от своего знания о других. Ясность ума, свойственная человеку, шимпанзе и бонобо и совершенствуемая за счет воспитания представителей всех трех видов в сообществах со слиянием-разделением, где индивидуумы приходят и уходят, – это наше умение фиксировать небольшие различия и сходства между людьми[451]. Психологи пришли к удивительным заключениям о том, как люди относятся друг к другу и как к личностям, и как к членам групп. Почти все исследования касаются не отдельных независимых обществ, а рас в условиях городов. Поэтому примеры, которые я привожу, отражают такое смещение[452]. Эти характерные черты, по-видимому, впервые появились еще в те времена, когда охотники-собиратели жили в более однородных, чем современные, обществах, как реакция на маркеры их собственного и других обществ. Поэтому логично предположить, что социальные маркеры, такие как язык или украшения, дадут похожие результаты. (О том, почему психологические реакции людей на общества должны быть почти аналогичны реакциям на расы, мы поговорим чуть позже.)

Распознавание человеческих групп начинается уже с раннего возраста, и его нельзя подавить[453]. Благодаря молекулам, передаваемым через амниотическую жидкость, а затем через грудное молоко, младенцы получают представление о том, что ест их мать, в том числе о вкусе любых острых специй, таких как чеснок или анис, которые предпочитает ее этническая группа[454]. Годовалые дети, наблюдающие за людьми, говорящими на их языке, ожидают, что они будут предпочитать одинаковые блюда, а у людей другого происхождения будет другой рацион. К двум годам такое предположение превращается в закрепленное предпочтение: дети в этом возрасте и старше очень любят все, что едят члены их собственной группы, будь то жареный скорпион или сэндвич с тунцом[455]. Это выражение пристрастия к знакомому и потому безопасному, как известно каждому, кто наблюдал за малышом, который разражается плачем из-за самого незначительного незнакомого предмета.

Даже трехмесячные малыши сосредоточивают свое внимание на лицах представителей собственной расы[456]. К пяти месяцам список предпочтений малышей расширяется, и в него включаются те, кто говорит на языке их родителей и на их диалекте; ребенок растет, считая, что странный акцент труден для понимания, и очень чувствителен к различиям в речи[457]. В период между шестью и девятью месяцами малыши хорошо классифицируют людей других рас на основе черт лица, но позже они хуже различают людей, чья расовая принадлежность отличается от их собственной[458]. Это предшествует утрате мастерства в изучении иностранных языков после пяти лет. Я предполагаю, что подобное ухудшение реакции будет наблюдаться у малышей и в отношении столь же ярких маркеров идентичности, как прически и одежда.

Эйбл-Эйбесфельдт прав в том, что реакция ребенка на знаки принадлежности к обществу может быть в такой же степени рефлекторной, как и у цыпленка, связанного со своей матерью (или с мячом, если ему не повезет и он будет думать, что мяч – это его мама). У каждого вида существует свое временное окно (чувствительный период) для такого импринтинга. Возможно, вам хочется заверений в том, что подобные инстинкты более свойственны цыплятам, чем людям с их умом, но различия не столь отчетливы. Гибкость поведения необходима для выживания всех существ, не только людей. Цыпленок должен адаптироваться к внешнему виду матери после ее линьки, в результате которой она выглядит по-другому[459]. Если мать-курицу умертвят для приготовления обеда, у цыпленка может произойти импринтинг на другую курицу. Для того чтобы справляться с подобными случайностями, не обязательно быть умным позвоночным. Даже муравьи иногда приспосабливаются к идентичности рабочих муравьев другого вида и научаются относиться к ним как к членам своего гнезда, если чужаков внедряют в колонию до того, как они повзрослеют[460].

Возможно, нам свойственна большая гибкость, чем большинству животных, в том, что касается распознавания членов наших обществ, а также этносов и рас, к которым мы принадлежим по рождению, внутри этих обществ, однако, отличия – это лишь один уровень. Некоторые позвоночные способны доводить до совершенства свои способности и в отношении другого вида. Человеческий малыш, находящийся в окружении нечеловекообразных обезьян, к шести месяцам ловко различает этих обезьян как индивидуумов, а нечеловекообразные обезьяны, которых вырастили люди, на протяжении всей жизни демонстрируют такую же способность различать людей[461]. Интересно, объясняет ли общение с «неправильным» видом в юности ситуацию, которую наблюдали в 1960-х гг., когда зеленая мартышка жила среди павианов