– Кто все эти люди? – спросил Струлович, идя вслед за ними.

– Доброжелатели д’Антона и мои друзья, – ответила Плюрабель. – Вам было предложено пригласить равное число сторонников.

– Я не нуждаюсь в сторонниках.

– Могу вас заверить: они здесь не для того, чтобы поколебать мнение какой-либо из сторон.

– Никаких мнений быть не может. Мы с вашим сообщником договорились, что произойдет, если Грейтан не возвратит Беатрис к полудню, а до назначенного срока осталось всего несколько минут.

Ровно в полдень д’Антон вышел из дома и, подобающе потупив взор и слегка сгорбив спину, словно хотел изобразить усталость, направился к Струловичу. Струлович заметил, что под пальто и пиджаком у него белоснежная, как окружающий пейзаж, рубашка, три верхние пуговицы которой расстегнуты, точно у эстрадного певца. «Может, он забыл, для чего мы здесь? – пронеслось в голове у Струловича. – Не думает ли он, будто я покушаюсь на его сердце?»

Ни тот, ни другой не пожелал обменяться рукопожатием.

– Итак, дело решено, – объявил Струлович, глядя на часы. – Вы исполните мое желание вместо своего подельника Грейтана…

– Он мне не подельник.

– Как скажете. Вы исполните мое желание вместо него, и когда дело будет сделано…

– Мы с вами окажемся в расчете. У вас больше не останется претензий ни к кому из нас, включая вашу дочь.

– Моя дочь остается моей дочерью. Я не согласен считать Беатрис «одной из вас». Но я приму любую ее волю, если у меня будет письменное подтверждение того, что вы покинули клинику не в том же состоянии, в котором туда поступили.

– По-моему, последний пункт выходит за рамки договора. Не даст ли он вам право жаловаться, что в том или ином отношении я остался тем же человеком, что и раньше?

– Кем вы останетесь «в том или ином отношении», меня не касается. Своим складом ума, характером, темпераментом и привязанностями, своими предрассудками вы вольны распоряжаться, как пожелаете. Сам дьявол не смог бы их изменить, поэтому и я не льщу себя подобной надеждой. Пределы моих требований четко ограничены. Вы знаете, чего я хочу.

– Чтобы вернувшись, если будет на то воля Божья, я оказался годен на роль вашего зятя…

– Моим зятем вы не станете никогда.

– И никогда не захочу им стать. Я имею в виду лишь в «четко ограниченном» смысле. Годен, в глазах вашего Бога, на роль еврейского мужа, если когда-нибудь пожелаю сделаться таковым. Ха!

Почему-то на фразе «в глазах вашего Бога» Струловичу захотелось выцарапать глаза д’Антону. Даже когда пробили часы, его не покидала надежда, что Беатрис все-таки вернется – неважно, с Грейтаном или одна. Теперь же он молился, чтобы она не приехала.

Струлович утвердительно кивнул.

– Тогда делайте свое грязное дело, – произнес д’Антон, оглядываясь в поисках Барнаби. Как жаль, что он оплачивает не его долг, а долг Грейтана. При мысли о Барни сердце д’Антона полнилось поэзией. «Дай руку, Барнаби, – мог бы он сказать. – Привет мой шлю жене твоей достойной. Пусть судит, был ли у Барни друг…» Д’Антону нравилась эта постепенно затухающая интонация. «Пусть судит, был ли у Грейтана друг», – звучало совсем не так.

Д’Антон хотел попросить Плюрабель засвидетельствовать Барнаби его почтение, однако у нее были собственные дела.

– Могу я сделать заявление, прежде чем мы покончим с этим? – спросила она, обращаясь к Струловичу. – Горести отца мне понятны. Мой собственный отец умер в страхе за будущее дочери. Не могу сказать, чтобы он слишком старался меня защитить, однако его предосторожности далеко не облегчили мой путь. Иногда отцу следует просто отпустить ребенка в большой мир…

– Я и так отпустил ребенка в большой мир, и мир его осквернил. Я заключил сделку, которая не вернет мне дочь, но сделка есть сделка. Этот джентльмен, если верить отзывам – по крайней мере, его собственным отзывам, – человек чести. Именем этой чести он обязан дать мне то немногое, о чем я прошу.

– Для него это очень даже многое, – заметила Плюрабель.

Струлович кашлянул и взглянул на Шейлока в поисках участия, но тут же вспомнил, что от Шейлока участия ждать не приходится. Без шляпы он выглядел более приветливо. Чопорно, но милостиво. Директор прогрессивной, однако не слишком прогрессивной средней школы.

– Последствия операции могут быть чудовищны, – продолжила Плюрабель. – Ваша цель – унизить моего друга. Что же, цель достигнута. Нет ли у вас, кроме того, намерения нанести ему непоправимый вред? Я не преувеличиваю, у меня есть данные. – Она достала из кармана распечатку, на которой Струлович заметил логотип «Википедии». – Данные о несчастных случаях и даже летальных исходах. Несомненно, они заставят вас задуматься. Я друг Беатрис. Я считала себя ее покровительницей. На этих правах прошу – именем вашей собственной веры и веры вашей дочери – помиловать человека, который сознательно никогда не тронул бы даже волоса на ее голове.

Плюрабель, казалось, повторяла заученный текст и не глядела в глаза тому, кого пыталась убедить.

– Слишком поздно, – ответил Струлович. – Мы заключили сделку. Давайте покончим с этим и навсегда позабудем друг о друге. Насколько я понимаю, машина ждет.

Струлович повернулся к д’Антону и сделал учтивый жест – только после вас.

Они тронулись было с места, но их снова остановили.

– Постойте. Одно лишь слово.

Струлович удивленно обернулся. На этот раз говорил Шейлок, который до сих пор держался с подчеркнутой отрешенностью, возбуждая всеобщий интерес полным безразличием к событиям этого дня, а также к их участникам. Шейлок скучающий. Шейлок отсутствующий. Однако то было раньше. Теперь, словно побуждаемый к действию некой внешней силой, он стал другим человеком. Доброжелательным, желающим, чтобы его выслушали. Шейлок настойчивый. Примирительный тон, мягкий голос, обнаженная голова.

– Что такое? – спросил Струлович.

– Минуту вашего внимания, – ответил Шейлок, – не более.

– Все уже и так сказано.

– Не все.

– Разве я о чем-то забыл? Или, быть может, вы забыли?

– Забыл? Я – нет. – Шейлок выдержал паузу, словно то обстоятельство, что он и Струлович разные люди с разными воспоминаниями, заслуживало особого внимания. – А вот вы – да. Вы кое о чем забыли.

Внезапно скучное серое небо показалось грозовым. Это было Шейлоку вполне по плечу. Он мог воздействовать на атмосферное давление, мог будоражить погоду силой того, что будоражило его самого. Струлович поднял взгляд, увидел перед собой прошлое и будущее. Его охватила усталость, знакомая всем пророкам.

– У меня нет времени на банальности, – сказал он. – Я не нуждаюсь в уроке. Дело решено.

Он кивнул д’Антону, который уже покорился судьбе – вне зависимости от того, что означало вмешательство Шейлока.