– Мы уважаем твои доводы, – сказал жестокий Эль-Газиль, – оставайся здесь, найдется еще довольно добрых мавританских мечей, чтобы в законной войне снести голову нечестивцу, торгующему остатками благородного народа.

Между тем, крики людей, которые вооружались и спешили построиться в ряды, раздавались со всех сторон. Эль-Газиль явился посреди них и выбрал 300 отборнейших воинов, которые должны были сопровождать его до Андаракса, где жил Бен-Гумейа. На пути присоединился к нему еще отряд турков. Эль-Газиль объяснил им, как важны для успеха величайшая осторожность и благоразумие, чтобы избегнуть подозрения и сопротивления войск, находившихся в Андараксе. Наставления его имели полный успех.

Бен-Гумейа, уверенный, что прибытие этого отряда есть следствие грамоты к Абен-Абу, приготовлялся к принятию этих преданных ему людей. Ворота городские отворились перед новоприбывшими, которые стали в боевой порядок на площади Базара. Подтвердив подчиненным офицерам не предпринимать никаких враждебных действий, не получив от него знака, Эль-Газиль отправился в жилище эмира.

Измену его встретил самый радушный прием.

– Чем возмогу я когда-нибудь наградить столько ревности и деятельности? – спросил Бен-Гумейа, прижимая к груди своей изменника.

– Человеку, – отвечал холодно Эль-Газиль, – который заботится об истинной пользе отечества и государя, не следует никакой награды.

– Сколько воинов привел ты из Каджиара?

– Трехсот мавров, преданных мне душой и телом, и подкрепление из турков, которых двойное жалованье сделает надежными защитниками.

– А что делает Абен-Абу?

– Некоторые меры предосторожности, необходимые на время отлучки, задержали его, но я надеюсь, что он скоро прибудет с сильным отрядом. Сегодня же мы можем занять все посты, охраняющие твое жилище.

– Слава Аллаху! – воскликнул эмир, – потому что я окружен людьми подозрительными и поминутно получаю самые неприятные известия о состоянии умов.

– Да успокоится наш милостивый владыка, я предвидел все, он довольно могуществен, чтобы уничтожить всякого, кому бы вздумалось противиться мне.

– Но половина андарахских мавров станет против тебя?

– Другой половины будет достаточно, чтобы унять их, а мой верный отряд будет наблюдать за их подозрительным повиновением. Я охотно сейчас решил бы дело неожиданным ударом, а между тем, соединяя силу с благоразумием, желал бы удалить из города, под каким-нибудь предлогом, ту часть войска, которая возбуждает твои подозрения, заботу о твоей особе надо поручить верной страже.

– Я позаботился об этом, – сказал эмир, – пятьдесят отборных воинов день и ночь окружают меня…

– И ты доверяешься им? – воскликнул Эль-Газиль с иронической улыбкой. – Признаюсь, мне очень хочется не сомневаться в их преданности, но отряд, пришедший из Каджиара, кажется мне, гораздо вернее.

– Может быть, – возразил Бен-Гумейа, – и как это твое мнение, то действуй по своему усмотрению. Возлагаю на одного тебя заботу распоряжаться всем. Ступай же, верный друг, и будь уверен в признательности твоего государя.

Эль-Газиль торопливо вышел. Жестокая радость наполняла его душу, судьба доставляла ему верное мщение, но надо было поспешить. По приказанию его, все выходы дворца заняты были заговорщиками, внутренняя стража и особенная при эмире поручена воинам из Каджиара, которых подложная грамота эмира приговорила к смерти. Все эти распоряжения были исполнены с такой ловкостью, скоростью и с таким единством, тайна сохранена так хорошо, что никто не мог предвидеть страшной драмы, которой должен был заключиться этот день.

Около вечера эмир, исполненный пагубной доверчивости, лег спать в обыкновенное время. Когда весь город был объят первым сном, убийцам подан сигнал. Эль-Газиль, в сопровождении шести турков, беспрепятственно проник во дворец. Эти люди, жаждавшие крови, остановились в нижней зале для совещания.

В это самое время, Бен-Гумейа вскочил спросонок от прикосновения руки, сильно толкавшей его. Знакомый голос заставил его содрогнуться: это была прелестная Кармен, стоявшая у его изголовья во всем беспорядке, причиняемом ужасом.

– Встань, – говорила она дрожащим голосом, – встань, Бен-Гумейа, и вооружись, – измена бодрствует во время твоего сна и убийство исходит по ступеням, ведущим к твоему чертогу.

– Что я слышу! Не мрачный ли это сон?

– Повелитель мавров, прислушайся! Слышишь ли эти шумные крики и этот стук оружия…

– Успокойся, моя возлюбленная: это голоса часовых, перекликающихся в темноте…

– Нет, это голос Эль-Газиля… твоего коварного родственника… который через минуту… будет твоим убийцей!

– Эль-Газиль!.. О, нет, это невозможно!

– Слушай… шум усиливается и приближается…

Дверь спальни уступает напору и с треском отворяется. Эль-Газиль с лицом, искаженным дикой радостью, приближается с палачами. Донья Кармен бросается вперед, чтобы защитить эмира, но Эль-Газиль грубо отталкивает ее и, сделав шаг вперед, говорит: «Бен-Гумейа, благородный родственник мой, час моей мести пробил. Ты похитил у меня эту женщину, я, в свою очередь, пришел отнять у тебя скипетр и жизнь».

– Аллах велик! Неужели Эль-Газиль говорит мне такие слова?

– Если ты не узнаешь ни лица моего, ни голоса, то узнаешь острие моего меча…

– Изменник!

– Сохрани это название для себя. Надо было наказать ренегата, который хочет продать испанцам последних сынов Гранады, никто не осмеливался исполнить эту обязанность, я принял ее на себя, чтобы одним ударом отомстить за отечество и насытить свою ненависть!

Тогда турки, по знаку Эль-Газиля, бросились на эмира. Напрасно мужественная испанка заслоняла его собой, преданность ее мешала только Бен-Гумейе защищаться. Обоих заключили в оковы. Эль-Газиль увлек молодую женщину в свой дом, чтобы насытить над ней и страсти свои и мщение.

Когда этот исступленный мавр насытил над пленницей месть свою, тогда донья Кармен перешла в руки невольников и была засечена розгами. Бен-Гумейа, запертый в сило (конические колодцы с каменными стенами, в которых арабы сберегают хлеб), вышел из него через три дня, чтобы быть приговоренным горскими предводителями, по наущению Эль-Газиля, к смерти за измену отечеству.

На следующий день несчастный эмир был выведен на площадь Андаракса при проклятии народа. Горесть его достигли высшей степени, когда он увидел перед собой Эль-Газиля, облеченного знаками власти. Прежде чем склонить голову на плаху, ренегат громогласно раскаялся в святотатстве, им совершенном, и объявил, что смерть его заслуженное наказание за низкую измену вере. «Что же касается до тебя, Эль-Газиль, – воскликнул он, – не гордись слишком пустыми почестями, которые ты приобрел своей изменой, мщение и честолюбие твое привели меня сюда, но измена не принесет тебе счастья. Запомни последние слова человека умирающего: на небесах есть Бог, который рано или поздно накажет тебя!..»