– Хорошо же, если ты презираешь опасность, если будешь тверд до конца, готов на все, не для того, чтобы спасти свою голову, но чтобы присоединить к славе предков свою собственную, то я предлагаю тебе…

– Что? говори!..

– Предлагаю тебе корону!!!

– Неужели?

– Корону эмира, законное наследие твоих предков, потому что под твоим заимствованным именем Антония де-Валор я узнал Бен-Гумейа, внука пророка, святой закон которого мы отвергли. Под своей христианской одеждой, наследник халифов, вспоминай о величии твоего назначения. Восстань, чтобы завоевать себе царство!

– Что я слышу! Не сон ли это? Разве мы не сделались братьями кастильских рыцарей и разве король Фердинанд не поместил нас в число первых лиц своего двора?

– Испанский король позволил смерть твоего отца, и эти христиане, которым мы стали равны, покрыты презрением всех правоверных.

– Но ведь и мы христиане?

– Замолчи! Да не осквернит это слово больше уст твоих! Скинь пред старым дядей своим этот наряд, недостойный освободителя народа порабощенного. Трон, ожидающий тебя – боевой конь, первым дворцом твоим будет пустыня Альпухаррасских гор, и я хочу, чтобы первая победа повергла к ногам твоим Гранаду и Кордову!

Сказав это, Эль-Загер замолчал на минуту, чтобы прочесть на лице племянника, какое действие произвели слова его. Антонио почитал себя под наитием чар; глаза его метали молнии, загорелое чело блистало гордостью. Потом внезапно мрачное облако прогнало радость: в уме его блеснула мысль раскаяния, он склонил голову и остался задумчивым и немым.

– Как! ты колеблешься? – спросил Эль-Загер. – Да покроет позор тебя, отрекающегося от блеска имени предков!

Антонио не отвечал.

– Чего же ты надеешься? – продолжал старик. – Убийца подданного Фердинанда, не думаешь ли ты получить прощение? Разве ты не должен страшиться родственников и друзей твоей жертвы? Что станется с тобой? Позади ждут тебя тюрьма, плаха… Впереди изгнание, и под рукой, если ты только довольно смел – царство!

Антонио медленно поднял голову, он протянул Эль-Загеру руку и сказал торжественным голосом: «Итак, да свершится святая воля Аллаха! Да простит он мне рабство мое под чуждой властью! Наследник эмиров, я хочу сравниться с моими праотцами! Принимаю царство, которое ты мне предлагаешь, и судьбы, меня ожидающей».

– Да помогут тебе небо и пророк, благородный молодой человек! – воскликнул старец. – Кровь Бен-Гумейев заговорила в тебе, славе остается исполнить обещания, которые я сделал тебе.

– Чего же ты требуешь от меня?

– Чтобы ты сегодня же ночью отправился со мной в горы.

– Я готов.

– Так едем без промедления, без колебания, ибо минуты дороги. Твои подданные ждут тебя, мы проездим всю ночь, а завтра на рассвете преклонюсь я перед новым эмиром, которому назначено снова водрузить знамя ислама на башнях порабощенных городов.

Несколько часов после этого разговора сокровища Эль-Загера были навьючены на мулов, служители кончили все приготовления и небольшой караван отправился в горы по извилистым тропинкам. Антонио совершенно отдался на произвол дяди. Странные размышления тревожили ум его. Этот титул эмира, которым величал его Эль-Загер, в его глазах казался не чем иным, как равнозначащим прозванию разбойничьего атамана. Отъезд этот скорее имел вид экспедиции на большую дорогу, чем на поезд принца, отправляющегося занимать трон. Но поздно уже было отказаться от предприятия. Антонио предоставил судьбе позаботиться об окончании этого дела. Притом же пылкая душа его, легко доступная честолюбию, вскоре с любовью начала ласкать мысль сделаться самовластным повелителем над сборищем людей решительных и готовых всем пожертвовать для достижения предположенной цели. Он мысленно воображал себя уже владетелем Кордовы и Гранады: придворный Фердинанда готов был стать в уровень с могущественнейшими государями.

Среди этих размышлений молодого воина, караван остановился в пустынной прогалине, окруженной лесистыми скалами. Надо было сойти с коней, чтобы идти дальше, тропинка становилась так узка, что мулы не могли бы под тяжестью клади и всадников верно ступать по острым камням, окаймлявшим страшные пропасти. Снежные вершины гор, бока их, покрытые уродливыми деревьями, дорога, кое-где перерезываемая провалами, образовали самое печальное местоположение, а между тем, посреди этой пустыни, наши путешественники нашли главную квартиру мавров, готовившихся к возмущению. Сюда собрались начальники заговорщиков со своими семействами, отсюда сообщались они со всеми соседними деревнями.

При первом же свидании с ними Эль-Загер подробно исчислил все притеснения и несправедливости, которые должны были вооружать их против испанцев. Он не забыл приказа Фердинанда, изгонявшего из владений его язык и одежду мавров; декрета, предписывавшего женам их являться в народе без покрывал; пыток, которым подвергались прелестнейшие девы ислама, похищаемые из недр семейств своих и влекомые в тюрьмы, где одних бесчеловечно секли розгами, других морили голодом, третьих погружали в чаны с холодной как лед водой, и которые не иначе могли спастись от этих мучений, как приняв веру своих утеснителей. К этой картине прибавил Эль-Загер воспоминание о всех частных преследованиях кастильцами тех из побежденных, которые не могли решиться покинуть города, о преследованиях, в которых клевета и жадность скрывались под ложной маской религиозного прозелитизма, все махинации которых поддерживались законами испанскими.

Восторженные слова Эль-Загера произвели на его слушателей магическое действие, и когда он представил своего племянника, потомка Бен-Гумейа, готового стать во главе восстания, тогда единодушные восклицания приняли похвалу дяди его способностям и храбрости.

Сборище начальников народа разделилось на четыре части, чтобы приступить ко всенародному провозглашению нового эмира Гранады и Кордовы. Эти четыре отряда расположились около прогалины. Вдовцы, женатые, молодые воины и, наконец, женщины составляли эту избирательную коллегию. Марабут прочел древнее пророчество, подтверждаемое несколькими изречениями Корана и предсказывавшее, что восстановителем арабского владычества будет молодой начальник царской породы, который, крестившись некогда, силой собственной воли возвратится к вере своих праотцев.

– Вы видите все, – прибавил марабут, – что эти священные слова вполне применяются к Антонио де-Валор, происходящему от славного Бен-Гумейа, время пророчества также согласуется с настоящей эпохой, следовательно, здесь проявляется воля самого неба!

Тогда с Антонио сняли остатки испанского платья и надели на него красный шелковый бурнус с золотыми кистями, – знак царственной инвеституры. Новый эмир, став потом на колени на знамени пророка, поклялся жить и умереть в вере Корана, и до конца защищать наследие законодателя Мухаммеда. После этой церемонии, присутствующие приветствовали его именем Бен-Гумейа и воскликнули в доказательство своей преданности: «Да покровительствуют Аллах и пророк его Бен-Гумейа, эмиру Гранады и Кордовы! Да совершатся через него свобода и спасение правоверных!»