«Однорукому губернатору Эль-Гамры на память от Мануэля Бораско».

Да простит нам читатель отступление в область воспоминаний. Через несколько страниц мы выйдем на берега Африки и еще довольно скоро очутимся между воспоминаниями о прошедших злодеяниях и убийствах.

Овладев Гранадой, Фердинанд Католик скоро забыл свои обещания. Государь этот, которого почти все испанские историки изобразили довольно неверно, с блестящими воинскими дарованиями соединял порывы жестокости, нередко проявлявшиеся страшными излишествами во время завоевания Андалусии. С первых дней после победы он оставил побежденных на произвол прозелитизма духовенства. Вопреки капитуляции, обещавшей аравитянам счастливую и спокойную, хотя и подчиненную жизнь на земле, сделавшейся их родиной, новый владыка их, желая, вероятно, оправдать прозвание Католика, данное ему духовными, отправил миссионеров с полномочием преклонять побежденных к купели. Два таких миссионера, осмелившиеся проникнуть в горы, были остановлены в деревне Дайрен, где им предложили выбор: или принять мусульманскую веру, или заплатить головой за зло, причиненное маврам завоеванием Гранады. Они отказались и были побиты каменьями женщинами и детьми, а тела, привязанные к хвостам мулов, на которых приехали, вытащены на равнину.

Узнав об этом трагическом событии, восемьсот испанских рыцарей собрались и, по повелению вице-короля Андалусии, Алонсо де Агвилара, предали огню и мечу местечки и деревни. Те, которым удалось избегнуть смерти, укрылись между горцами, и знамя «святой войны» завеяло на всех вершинах Красных гор, идущих вдоль морского берега. Грозная прокламация повелевала бунтовщикам положить оружие и в продолжение десяти дней явиться жить в Кастилии, под пушками христианских крепостей. В то же время были отправлены войска в ущелья Сьерра-Бермеи, чтобы поддержать силой исполнение этого требования, но они были истреблены, и Фердинанд Католик, отказавшись после этого вести партизанскую войну, все выгоды которой были на стороне горцев, мстил за свои потери, преследуя обитателей равнин, которым подвижные колонны, охранявшие главные дефилеи, отрезали отступление.

Два года протекло в беспрерывной тревоге. Но между тем, как бедствия тяготели над народом, приговоренным к уничтожению, многочисленные беглецы, обманывая бдительность испанцев, ежедневно пробирались в скалы Ронды, где были с радостью принимаемы населением, жаждавших кровавых возмездий, и между тем, как траурный покров висел над равниной, месть точила свой кинжал. Эти остатки прежнего мавританского могущества на склоне Альпухаррасских гор выстроили укрепленные деревни, беднейшие, превратившись в бандитов, довольствовались кочевой жизнью и добычей, за которой время от времени сходили в соседственные равнины. Все в этой новой жизни, строгость которой явно противоречила восточной изнеженности, приготовлялись к страшной реакции, которая ждала, чтобы вспыхнуть, только удобного случая. Сборище изгнанников, несообразующееся с настоящими нравами страны, мавры не беспокоили серьезно христиан, а между тем, их сила и ненависть возрастали и укреплялись в тиши, у них были руки, воинские припасы, верное убежище в случае неудачи, – не доставало только вождя. Но этот тщетно искомый вождь не существовал между ними, отрасли царского рода и потомки воинственных родов предпочли изгнание своему униженному отечеству.

Некоторые, увлекаемые честолюбием, или руководимые тайными целями, отреклись от своей веры и заняли места между испанскими рыцарями. В числе последних считались дядя и племянник; оба они, говорят, происходили от знаменитого Бен-Гумейа, потомка пророка Мухаммеда, и род их в древние времена владел Кордовой и многими другими городами в Андалусии. Измена их была сильно порицаема маврами, а между тем один из последних Бен-Гумейа несколько раз показывался, после своего отступления от веры предков, в альпухаррасских деревнях, и никто не осмеливался оскорбить его, потому что он приезжал на тайные свидания с главами колонии. Может быть, полагали, что, принимая христианскую религию, Эль-Загер покорился важным политическим интересам. Человек этот обладал значительным богатством, имел несколько поместий в соседстве Альпухаррасских гор, и некоторые особы слышали, что он ждет только случая, чтобы стать во главе мавров, которые захотят вновь завоевать свою независимость. Молва эта, распространяясь, приобрела веру. Эль-Загер, говорили, разузнал мысли своего племянника, окрещенного в младенчестве под именем Антонио де-Валор, но что этот молодой человек, мало заботясь о старом порядке вещей, который знал только понаслышке или по рассказам испанцев и притом, чувствуя себя очень хорошо в новом отечестве своем, был не легко доступен внушениям дяди. Удовольствия блестящего двора в недрах народа, нравы которого имели для него всю привлекательность новизны, окружали сердце его обаянием, которого он нисколько не жаждал переменить на неверные шансы заговора, последствия которого могли быть для него гибельны.

Несмотря на это, непредвиденный случай подал Эль-Загеру драгоценное средство победить сомнения Антонио. Отец этого молодого мавра подвергся за незначительный проступок полной немилости, и можно было предполагать наверное, что испанское правительство поверило в этом случае ложным доносам. Антонио принес жалобы у престола Фердинанда, но так как король не внял ему, то он принял к сердцу эту несправедливость, которую счел обидой, нанесенной его семейству, и впал в мрачную печаль. Тогда-то дядя его, Эль-Загер, с ловкостью воспользовавшись этим расположением духа его, силился влить в душу Антонио чувства, оживлявшие его самого. Расцветив самыми отвратительными красками отказ Фердинанда в правосудии, он употребил все усилия, чтобы возбудить в этом молодом сердце чувства мщения. Пылкий Антонио быстро вспыхнул, и с этого дня помышлял только о том, как получить от испанцев удовлетворение, равное оскорблению.

В одну ночь он вошел к дяде в величайшем беспорядке, платье его было обрызгано кровью, он бросил к ногам Эль-Загера кинжал и воскликнул страшным голосом: «Видишь ли это окровавленное лезвие? Я сейчас зарезал изменника, которому отец мой обязан своим падением!»

– Хорошо, – сказал Эль-Загер, вперя в молодого человека взгляд, в котором сияла радость торжества, – хорошо, я нахожу в тебе достойного потомка благороднейшего рода.

– Эта мысль и укрепила мою руку и направила удар, – возразил Антонио, – но достойный потомок, о котором ты говоришь, не менее того совершил убийство, и в этой стране, где закон запрещает обиженному мстить за себя, голова моя принадлежит палачу. Наступит день, когда ему не долго достанется искать меня.

– Правда.

– Теперь уже, – продолжал Антонио, – воины Фердинанда должны следить за мной, потому что жертва моя кричала, я убежал, чтобы не быть схваченным на месте преступления, но сомневаюсь, чтобы дом моего дяди долго мог служить мне надежным убежищем.

– Убежищем! – воскликнул Эль-Загер. – Клянусь пророком, я могу предложить тебе нечто получше!

– Что ты говоришь?

– Если ты обладаешь мужеством…

– Кто осмелится сомневаться в том? – прервал его Антонио, показывая свои окровавленные руки.