Семидесятипятилетие было как-никак круглой датой, тем более что она в первый раз звала к себе людей на новую квартиру на Преображенку после того, как Женя с семьей переехала на Басманную. Были созваны все родственники, даже те, с которыми она уже практически не общалась. Елизавета Львовна, засучив рукава, встала к плите. Женя понимала, что маме хочется показать всем, и себе в первую очередь, что у них все в порядке. История с Лерой, которая, конечно, стала известна Елизавете Львовне, пусть и не во всех подробностях, здорово потрепала их семью.

– Что ты так наряжаешься? Не в Большой же театр идем, а к бабушке. Смотри, что я решила надеть. Ну-ка, подвинься. – Лёля встала рядом с Женей, потеснив ее плечом.

Женя посмотрела на отражение в зеркале и прыснула – дочь нацепила на себя грузинскую кепку-аэродром, которую Севе подарили друзья-художники.

– До чего же ты стала похожа на отца, особенно в этой кепке. Но ты посмотри на себя! Ты уже на голову меня выше!

Раздался телефонный звонок, Женя подняла трубку, ожидая услышать Севу, он знал, что они идут сегодня вечером к маме. Это был Реваз.

– Женя? Есть очень нехорошие новости.

– Что случилось? Что-то у тебя со здоровьем?

– Сабу арестовали. – Он звал Севу по-грузински, Саба.

– Подожди секунду, я подойду к другому телефону.

Взяв трубку в спальне, она убедилась, что дочь точно не подслушивает у аппарата в коридоре, и только потом тихо спросила:

– Реваз, ты здесь?

– Их арестовали в аэропорту. В Тбилиси.

– Он что, подрался с кем-нибудь? За хулиганство?

– Мне трудно сказать. Но, думаю, это по экономической теме. Точнее сейчас ничего не могу сказать. Я сам пока ничего не знаю. Но они взяты под стражу и находятся в Управлении внутренних дел, это как у вас на Петровке, тридцать восемь.

– Господи, что же делать?

– Пока ничего не делай. Я тебе позвоню.

В комнату заглянула дочь.

– Ма? Мне кажется, там у тебя хачапури подгорает в духовке.

Женя сидела не двигаясь на краю кровати с трубкой в руках.

– Что-то случилось? Кто это был?

– Да так, не важно. – Женя замялась, не зная, что придумать.

– Она, что ли, звонит? Что, опять все по новой пошло? Тебе еще не надоело?

– Нет, нет, что ты, это Реваз звонил. А там все кончено. Да она и не звонила сюда никогда.

– Угу, не звонила, конечно. – Лёля пожала плечами и, развернувшись на каблуках, вышла.

– Она звонила тебе? Ты разговаривала с ней? Когда? – Женя встала и пошла за ней на кухню.

– Не то чтобы разговаривала. Зимой, ты еще в клинике была. Она позвонила и попросила отца к телефону. Я сразу поняла, что это она, голос такой противный. «Его нет дома», – отвечаю, а она говорит: «Передай ему, пожалуйста, что звонила Валерия». Смотри, из духовки уже дым пошел!

Женя засуетилась у плиты. Хачапури почти не подгорел.

Делать нечего, надо было идти к маме на день рождения. Они поймали такси и поехали. Елизавета Львовна была возбуждена, много смеялась, блестела вдруг поголубевшими глазами. Женя уже давно не видела ее такой молодой и счастливой. Гости пили шампанское, смеялись.

В конце вечера, когда все ушли, она рассказала дочери и маме об аресте Севы. Елизавета Львовна охнула и села на стул.

– Я всегда знала, что этим в результате все закончится. Что же теперь с нами будет? – Она с трудом сдерживала слезы.

Лёля вынула из своей сумки пачку сигарет и закурила.

– Ты куришь?! – в один голос вскрикнули Женя и Елизавета Львовна.

– Господи, можно сейчас не причитать по поводу моего курения?! Больше говорить не о чем, что ли? Ты думаешь, это серьезно, ну, арест и вообще?

Она глубоко затянулась и закашлялась, так что на глазах выступили слезы.

– Сколько времени ты куришь? Когда ты начала? По крайней мере, это ты мне можешь сказать?

– Не знаю, год назад, наверное. Когда нас в морг повели в первый раз, и там так воняло, ужас. Мы все сознание потеряли, и нас на воздух вывели, подышать. Кто-то из старшекурсников дал нам сигареты, сказал, что это помогает. Но ей-богу, какая сейчас разница? Когда дома все курят, по-моему, только логично, что и ребенок начнет курить. Ты помнишь, что отец вот в этой самой комнате так накуривал своими тремя пачками в день, что у меня глаза начинали слезиться? А когда я чуть-чуть приоткрывала форточку, он всегда ястребом кидался закрывать, чтобы ему не дуло.

– Он боится сквозняков, у него слабое горло, – автоматически ответила Женя.

Несмотря на то что она рассказала матери и дочери про арест и они обсуждали сейчас эту новость, у нее все равно было ощущение нереальности происходящего.

– Так что теперь, мама?

– Реваз сказал, что мне надо приехать в Тбилиси. Я ему ответила: «Ну да, конечно», – а сама не верю.

– Не веришь во что?

– Я не верю, что мне надо будет лететь в Тбилиси. Дело не дойдет до этого. Вот увидите. Он везунчик.

Женя оформляла отпуск на работе, доставала с большим трудом билет на самолет и все равно не верила, что ей придется лететь в Тбилиси. Она была уверена, что все рассосется само по себе, как всегда это бывало с Севой. Ему всегда удавалось выйти сухим из воды, он же везунчик. Каждую минуту она ждала, что Сева позвонит и скажет, что все утряслось, он вылетает домой. Но Сева не звонил.

– Подумай, что можно привезти из Москвы, чтобы передать Сабе. – Это звонил Реваз.

– Куда передать?

– В тюрьму, куда еще? – сказал Реваз с раздражением и повесил трубку.

Жене стало страшно: передачи в тюрьму – это было из чужой жизни, не ее. Но потом страх ушел: все должно образоваться, она не сомневалась.

Садясь в самолет, Женя была почти уверена, что, когда она прилетит в Тбилиси, Сева будет уже на свободе. «В конце концов, он столько сделал для грузин, они в лепешку разобьются, но вытащат его оттуда. Это же Грузия, там все покупается за деньги, только нужных людей надо знать. А уж Реваз их всех знает».

Реваз встречал ее в аэропорту, один. Она сразу же засыпала его вопросами.

– Я ничего не знаю, никаких подробностей. Знаю только, что их задержали вот здесь, откуда мы сейчас с тобой вышли, – и он кивнул в сторону оставшегося позади аэропорта.

На следующее утро Реваз повез Женю в Управление. Два охранника на входе проверили у них паспорта и пропустили внутрь. Большой двор, почему-то не заасфальтированный, а посыпанный мелким гравием, хрустевшим под ногами при ходьбе. В глубине двора располагалось двухэтажное здание Управления. Обыкновенное, заурядного вида здание, старый дореволюционный особняк, приспособленный под государственное учреждение. В нем не было ничего страшного, пугающего, как в здании МУРа на Петровке, воплощающем в себе всю карательную мощь государства.