И вот хожу себе, греюсь на солнышке, жду смену.

Вдруг заезжает на склад «уазик» армейский с брезентовым верхом.

У какой-то цистерны остановился – заправка там, что ли…

Выходят из «УАЗа» два парня. Вот именно парня – ни солдата, ни офицера.

Потому как одеты оба в джинсы голубые и рубахи какие-то цветастые.

На глазах очки солнцезащитные, «капельки», самый писк тогда был.

На боку у каждого АКСУ болтается со спаренными магазинами.

Смотрю, по возрасту ну никак они не могут офицерами быть.

Подошел, окликнул:

– А вы кто, парни? Откуда такие?

Посмотрели так изучающе сквозь темные стекла очков своих модных.

Типа, раздумывая, отвечать или нет служивому.

– Из Гардеза. У советников служим…

– Так вы солдаты?

– Солдаты, солдаты. Ладно, пора нам. Давай…

Заскочили в свой «УАЗ» и укатили, пыль колесами подняв.

Ни хрена себе, думаю, служба у парней. Джинсы, очки, машина, свобода.

Сменился, рассказал своим в караулке, каких «воинов» видел.

Даже не поверили мне некоторые.

– Да прикололись они над тобой. Наверняка офицеры. Чего там, после училища-то, 21–22 года.

– Вашего взводного, Кабачка, в гражданку одень – салокакие-тобон салобоном будет!

Да нет, солдаты они были, точно.

Вот ведь везет же кому-то…

Но тут вспомнил я свои же мысли про то, как стремно, должно быть, постоянно среди афганцев находиться. И как-то завидовать перестал.

Хотя еще не раз потом слышал рассказы о том, что и отношение к солдатам у советников другое. И что платят им по-другому совсем, чем нам.

И что, увольняясь, эти парни чуть ли не контейнерами добро домой увозят.

Так и не знаю до сих пор, что из этого правда, что домыслы…

В следующий раз прикоснуться к жизни советников в Афгане пришлось мне как раз здесь, в Хосте, во время прошлой операции.

Тогда, в августе 85-го, мы пробыли здесь недели три. Прикрывали саперов, минировавших границу какими-то хитромудрыми минами.

Единственное, что мы знали до операции, что город со всех сторон блокирован духами.

Что мы здесь первые регулярные советские войска за несколько лет, а так – только советники.

Что по земле проехать сюда нельзя – десантировали нас на местный аэродром вертушками. И при этом предупредили: город вроде контролирует власть, но неизвестно, встретят ли при высадке пионеры цветами или духи с ДШК.

Пионеров не было, зато и духов тоже.

Помню, еще подумал тогда, пока везли нас по улицам Хоста: «Вот уж, наверное, веселуха-то нашим советникам тут жить. Это похлеще Гардеза, там хоть бригада рядом, если что. А тут – ищи-свищи потом…»

Сначала мы долго сидели посреди города, на усыпанной камнями и поросшей деревьями горке с какой-то вышкой-антенной наверху.

Зачем сидели, чего ждали – не знаю, не объясняли нам, как обычно.

Укреплений из камней понастроили, плащ-палатки натянули. Ждем-с…

И вот как-то вечером взял взводный Серегу Сергеева, Олега Никулина и меня с этой горки, и куда-то поехали мы на «шишиге» местной.

Приехали, выходим – вокруг чистенько так, ухожено все.

Дорожки аккуратные между деревьев в разные стороны расходятся.

А за деревьями несколько вилл стоит двухэтажных.

Тоже аккуратненькие такие виллы – прямо как не в Афгане.

В светлый цвет выкрашены, на окнах занавесочки задернуты.

Короче, не по-здешнему все как-то. Особенно чистота эта и ухоженность.

Распределил взводный каждому из нас по дорожке:

– Смотрите в оба! Охраняете советников. В виллах они живут.

Ладно, охраняем так охраняем.

Ходим, смотрим. Через какое-то время в окнах свет зажегся…

Мягкий такой свет – сразу видно, абажур или торшер.

Странно так – я себя на мысли словил, что нормальный дом, нормальное окно освещенное уже и не помню когда видел.

То палатки, то дувалы, то модули армейские. И лампочки везде голые…

А ведь кто-то в этих домах живет. За занавесками этими.

Днем по тропинкам этим гуляет, вечером торшеры в доме зажигает.

И ведь он, этот кто-то, тоже при этом на войне…

Комфорт, уют, чистота. Может, и жена здесь с ним.

Только вот мы-то улетим, а они-то останутся…

И вот теперь, в апреле 86-го, кого-то, возможно, из обитателей этих уютных домиков мы тащим вниз по горе в армейской плащ-палатке.

Точнее то, что от него осталось после попадания снаряда.

И весит эта плащ-палатка совсем немного…

И теперь совершенно неважно, в каком комфорте и достатке он жил.

Час назад у него тоже были надежды, планы…

Тоже, наверное, о доме мечтал, о Союзе…

Так же точно, как и пацан из Джелалабада, убитый снайпером в голову.

И теперь неважно, что тот был солдат, а этот полковник.

Теперь, когда домой, в Союз, он полетит «Грузом-200»…

Смерть уравнивает всех.

Обо всем этом вспоминаю и думаю, пока мы несем свою скорбную ношу к месту очередной передачи.

Вот мы уже и пришли.

Так же молча передаем плащ-палатку кому-то из ребят нашего батальона.

Возвращаемся к себе на горку.

Молчим. А что тут говорить.

Никто ничего и не спрашивает – и так все ясно.

Теплой апрельской ночью под звездным афганским небом война снова напомнила о себе.

Напомнила, что для нее нет достойных и недостойных, удачливых и невезучих, рядовых и генералов.

Что останки любого из нас легко уместятся в плащ-палатку…

На позиции снова ложусь, закинув руки за голову, и смотрю в небо.

Ничто не изменилось в бездонной и бескрайней тьме, усыпанной звездами.

Изменился я…

Теперь, в апреле 86-го, я понимаю знаки судьбы, умею их читать.

Всего час назад я лежал и клял судьбу за то, что долгожданное «завтра» не наступило в положенный срок.

А она напомнила мне, что «завтра» может не быть вообще.

Показала, что «завтра» наступает не так и не тогда, когда ждем его мы.

А когда она решит, что ему пора наступить.

И она же решит, каким ему быть.