и слушала, чуть склонив голову набок. А я уже не мог остановиться. К тому же мне никогда не попадались люди, умеющие так слушать. Софья умела. Вероятно, это у нее профессиональное, репортерское, но те обычно, насколько я в курсе, слова не дают сказать, все пытаются твою речь собственными репликами разбавить в попытке показать напыщенную осведомленность. Софья молчала. И слушала. А когда я наконец закончил, она вздохнула и сказала только одно:

– Бедный ты, бедный, – а после пересела на подлокотник моего кресла, прижала мою голову к своей груди и долго гладила. На меня накатило такое блаженство, какого я еще никогда в жизни не испытывал. И еще легкость – невероятная, не передаваемая словами легкость и абсолютный душевный покой. Я понимал: Софья меня в обиду не даст. Глупо, конечно, но мне так казалось.

Но сколько я ни переживал, ничего не происходило. Дни потянулись серой однообразной лентой: дом – работа, работа – дом. Работы, кстати, у меня прибавилось моими же стараниями. «Аватаров» в учебных классах, как мы их называли, решено было частично заменить учителями. Что такое «аватар»? Представьте себе видеоэкран в стену шириной и высотой в два метра. На экране помимо виртуальной доски отображается фигура учителя – такого же виртуального, как и все прочее в нашей жизни. Он нереален – просто картинка, порождение электронного разума с минимальным набором эмоций, – но выглядит как живой человек. Ходит, разговаривает, пишет на «доске», глядит на учеников, обращается к ним. Прогресс далеко шагнул, не спорю, но почему-то образование сделало шаг ровно в обратную сторону. Я уже давно подметил, чем больше прогрессивного навязывается человеку, тем хуже и бледнее он становится на фоне окружающего его мира.

Но я отвлекся – накатывает иногда, знаете ли. Работы, как я говорил, у нас прибавилось. Комиссия Минобра постановила контроль результатов учебного процесса передать человеку и наконец-то отменить глупейшую систему тестов. Сильно подозреваю, что система эта разрабатывалась отнюдь не для контроля знаний учеников и их творческого потенциала, а для некоей стандартизированной отчетности, которую можно было вбить в туповатые машинные головы – автоматизированная проверка. Так что на нас, на учителей теперь навалилась уйма работы по подготовке методического материала: как оценивать знания, как принимать экзамены. Я слышал, существовало нечто подобное более ста лет назад. Пришлось копаться в архивах. Только представьте мое удивление, когда я обнаружил, что раньше учителя преподавали лично, вручную проверяли контрольные и вживую принимали экзамены! Да, существовали билеты, которые учащиеся выбирали случайным образом, но учитель, дабы выявить способности ученика, подтянуть его, если тот что-либо запамятовал от волнения, или, напротив, вывести на чистую воду, если воспользовался шпаргалками (я, правда, не совсем понял, что это есть такое), задавал наводящие вопросы. Уму непостижимо! Какими знаниями и опытом должны были обладать эти люди, чтобы свободно ориентироваться в своей нелегкой профессии учителя. Но зато какие умы рождало тогдашнее образование. Пусть и не гениев, но всесторонне развитых личностей с широким кругозором, могущих взяться за любую работу, проявить себя в новом и развить в себе устремления по интересам. Сейчас этого нет. Единичные случаи. Вырождение, как правильно говорил Степан. И как ни противно и страшно было признавать, «бобр» оказался прав: искусственный интеллект и цифровые технологии, вернее, перебор с ними в угоду коммерции, пошли человечеству исключительно во вред.

Мне было страшно. Я боялся не справиться с новой ролью – это огромная ответственность. Но во мне тлело жгучее желание изменить что-то, сдвинуть с мертвой точки, раскрутить замирающий маховик. Я часто беседовал с коллегами. Большинство из них были крайне недовольны новой ролью, назначенной им. Кем они являлись раньше? Надсмотрщиками над машинами, в которых не было нужды. Именно о них, включая и меня, говорил тогда Степан. И именно мы должны были контролировать учебный материал, но делали мы свою работу спустя рукава – здесь он тоже оказался прав. Вся наша работа есть пустое времяпрепровождение, хорошая мина при плохой игре. Но по большому счету нам было наплевать, что дают мудрые машины нашим ученикам – на то они и мудрые. Мы отдавали им своих детей на откуп, получая за это зарплату. А машины готовили новых покорных рабов прогресса, безмолвных и бессердечных, пустых и бесполезных, как давно выпитая бутылка прохладительного напитка.

Среди моих коллег лишь немногие соглашались со мной и поддерживали мои устремления – то были истинные энтузиасты. Они с радостью окунались в новую работу, постигали новое, что являлось давно забытым старым. И при этом радовались, словно дети, даже самым малым успехам. Остальные держались особняком, вечно ворчали и всячески тормозили нашу работу. Я не держал на них ни зла, ни обиды – эти люди потеряны для общества, потеряны давно и навсегда. И, слава богу, они не были в курсе, по чьей вине заварилась вся эта катавасия.

Софья со всей присущей ей природной энергией помогала мне в моих изысканиях, подбирала материал, классифицировала его и приводила в удобоваримый вид – так рождались методические материалы, о которых мы до того и слыхом не слыхивали. Это было захватывающе, удивительно и непостижимо. Оказывается, человек мог сам творить, создавать и делать выводы! Разумеется, не обошлось и без помощи умных машин. Они помогали отыскивать материал и анализировать его – в этой области по действенности человеческий разум с искусственным не шел ни в какое сравнение. Такую помощь я признавал: машина содействовала человеку, трудилась с ним бок о бок, а не довлела над ним. Это было правильно.

Работы становилось все больше и больше, хотя мы первоначально сосредоточились на младших классах – маленькие дети казались нам более перспективными и не столь закоснелыми. А через три месяца запустили пилотный проект в пятом классе. Рук и голов не хватало. Еще нам сильно недоставало организатора, то есть того, кто направлял бы наши устремления в нужное русло – поручить подобное машине я не решался, и тут мне в голову пришла мысль подключить Степана.

Его с большим трудом удалось отыскать в Томске, куда он переехал после эпопеи с Самсоном. В деревне ему делать было больше нечего, и он нашел себя в исследовательской работе – что-то связанное с реками. Правда, я не до конца понял, чем он конкретно занимался. Но, думаю, опять же ничего стоящего и, тем более, захватывающего. Разве может сейчас талантливый человек найти себе работу по душе?..

– Здоров, Степа!

– Федя! – удивленное лицо Степана проступило на экране моего планшета. – Сто лет, сто зим! Как ты меня отыскал?

– Разве так важно?