Разрушение Содома. Ок. 1805. Холст, масло.

Галерея Тейт, Лондон

Пейзаж с рекой и радугой в окрестностях Айлворта. 1805. Акварель.

Галерея Тейт, Лондон

Даже когда Трафальгарская битва заставила его вновь обратиться к эпическому жанру, он придумал необычный способ отметить победу и подвиги «Виктори». Захваченный не меньше других всеобщим поклонением Нельсону, Тёрнер отправился на речку Медуэй, по которой тело адмирала, законсервированное в бочке с ромом (чтобы не испортилось), переправляли к месту торжественного захоронения в Лондоне. Масса самых разных художников, в том числе и друзей Тёрнера, принялись увековечивать Трафальгарскую битву – как из патриотических побуждений, так и в надежде сорвать куш на популярной теме. Тёрнер был твердо убежден, что важно собрать как можно больше свидетельств исторического события, и проделал всю подготовительную работу на палубе пострадавшего флагмана, зарисовывая шканцы и беседуя с офицерами и матросами. Но, приступив вплотную к работе над картиной, он отбросил всю собранную информацию. Вместо того чтобы воспроизвести битву с документальной точностью, разъясняя, где «Виктори», где «Отважный», а где французский флагман, он кинул зрителя в самую гущу сражения со всем его хаосом и неразберихой; вся сцена тонет в дыму, и понять, что к чему, очень трудно. Естественно, художника осыпали за это упреками.

Трафальгарская битва, вид с вантов бизань-мачты по правому борту корабля «Виктори». 1806–1808. Холст, масло.

Галерея Тейт, Лондон

Для него это было возвращением в театр, где главное – непосредственное восприятие. Но Тёрнер не стал выхватывать какой-либо момент битвы и запечатлевать его навечно, а вместил в один момент всю битву. Все происходит одновременно: скрежет ломающейся деревянной обшивки, треск обрушившейся с мачт парусины, гром мушкетных залпов. Среди этого пробивающего барабанные перепонки грохота глаз невольно ищет худощавую фигуру подстреленного и умирающего Нельсона, которого бережно укладывают на палубу. Сама невесомость его тела лишь усиливает героический пафос момента. Хотя временным саваном павшему адмиралу служит трофейный французский флаг, трудно вообразить более шаблонный героический образ. Уже название картины говорит о том, что это вид с бизань-мачты «Виктори», и зрителей, смотревших на «Трафальгарскую битву» Тёрнера, наверное, пробирала дрожь, когда они сознавали, что примерно с этой же точки должен был прицеливаться стрелок, пославший смертельную пулю в адмирала. Несмотря на бравурный тон картины, из-за всего этого беспорядочного нагромождения форм и смешения победителей и побежденных у зрителя кружится голова.

V

Не все соглашались, что изображение битвы должно быть таким же беспорядочным и сумбурным кровавым месивом, как и сама битва. По мнению хранителей академического огня, верно было прямо противоположное. Искусство должно повествовать о событиях четко и ясно. И с этой точки зрения «Трафальгарская битва» Тёрнера была полным провалом. Жало критики, по-видимому, чувствительно уязвило художника, и он в течение двух лет переделывал картину, но она тем не менее не находила признания и тем более покупателя.

Однако в 1808 году некий коллекционер увидел «Трафальгарскую битву», повторно выставленную в частной галерее Тёрнера, и решил, что языки пламени и клубы дыма – как раз то, что ему нужно. Уолтер Фоукс не был заурядным лендлордом, обладающим шестью тысячами гектаров земли. Вряд ли в Йоркшире было много землевладельцев, в чьем парке паслись зебры. И вряд ли многие столпы Сельскохозяйственного общества в Отли поддерживали сомнительное знакомство с радикалами. В Вестминстерской школе Фоукс сошелся с Фрэнсисом Бёрдеттом, который стал впоследствии членом парламента и одним из самых энергичных сторонников радикальной парламентской реформы. После того как в 1808 году Фоукс купил у Тёрнера «„Виктори“ в трех видах», они тоже быстро подружились. Фоукс к тому моменту уже давно занял твердую политическую позицию. Он дважды выставлял свою кандидатуру в парламент в качестве вига-реформатора, выступая в предвыборной гонке против твердолобого ультратори Генри Ласеля, и в 1806 году обошел его. Хотя его пребывание в палате общин было недолгим, во время председательства Чарльза Джеймса Фокса, героя всех радикалов, Фоукс успел вместе с другими принять закон, покончивший с работорговлей в Британской империи. (Так или иначе, его привлек бы к этой кампании Уильям Уилберфорс, еще один член парламента от того же округа, где по недоразумению избрали двух кандидатов из трех.)

В 1812 году Уолтер Фоукс существенно расширил свою скандальную известность. Когда его друга Бёрдетта (унаследовавшего к этому времени титул баронета) посадили в Тауэр, обвинив в разжигании двухнедельных беспорядков в Лондоне, Фоукс горячо выступил в его защиту в таверне «Корона и якорь», обличая «тяжелейшие правонарушения», творимые «старой коррумпированной верхушкой», и призывая к созданию системы справедливого представительства. Но, подобно Бёрдетту (а также, возможно, и Тёрнеру), Фоукс не видел противоречия между твердой патриотической позицией (он затеял кампанию по созданию добровольческой конной милиции) и своими реформаторскими устремлениями и считал, что одно дополняет другое. Быть общественным деятелем-патриотом значило бороться со «старой коррумпированной системой» – синекурами, «гнилыми местечками» (обезлюдевшими избирательными округами, где фактически не было избирателей) и «карманными округами» (преподносившими место в парламенте в дар власть имущим). Как и другие радикалы, он полагал, что пропаганда подобных взглядов не подготавливает в Британии якобинскую революцию французского типа, а предупреждает ее.

Все это не значит, что Тёрнер тоже был воинствующим радикалом и что все фигуры на его картинах представляют собой армию страдальцев, лишенных гражданских прав, и взывают к нашему сочувствию. В отличие от Давида или Пикассо периода 1937 года, Тёрнер высказывался о политике с осторожностью – впрочем, как и почти обо всем остальном. Среди тех, кто оказывал ему покровительство, были люди с разных концов политического спектра – от консерватора графа Эгремонта до неистового сторонника рабства сквайра Джека Фуллера. Но вместе с тем трудно найти другого человека – не считая отца художника и двух его любовниц (Сары Дэнби и, намного позже, Софии Бут), – с кем он сошелся бы так же близко, как с Фоуксом. Ни у кого не было такого количества произведений Тёрнера, как у Фоукса: к концу его жизни их насчитывалось двести штук. Тёрнер преподносил Фоуксу симпатичные акварели с изображением его поместья Фарнли-холл под Лидсом и часто наезжал в Фарнли, причем вовсе не в роли столичной знаменитости, снизошедшей до провинциального общества. Тёрнер и Фоукс стали в известной степени задушевными друзьями; художник наслаждался ролью доброго эксцентричного заезжего дядюшки одиннадцати детей Фоукса. Он был в Фарнли душой общества, неизменно сопровождал Уолтера в его верховых прогулках и во время охоты и охотно откликался на прозвище Овертёрнер, которое заслужил, перевернув двуколку, которой управлял, как обычно, на отчаянной скорости.