Берия вновь не ответил, промолчав и уныло констатируя, что таинственный пришелец хорошо знает не только ситуацию внутри политбюро, но и внутри ГУЛАГа.

– Итак, оставим в стороне соратников, а лучше возьмем вашу фигуру. Она значима, слов нет, но на сей раз все явно идет к тому, что и вы войдете в число тех, кто пострадает. Достаточно вспомнить мингрельское дело, которое столь азартно раскручивает Игнатьев. Между прочим, вы не задумывались, почему он тоже введен в состав нового Президиума? С чего бы у товарища Сталина такое доверие к министру МГБ? Более того, как я полагаю, то, что я сегодня застал вас дома, а вас еще не арестовали, – это необыкновенное везение. Я думаю, что его останавливает только не завершенный ядерный проект, которым вы столь успешно руководите.

И вновь молчание. А как тут возразишь, когда начавшийся год назад процесс продолжает разрастаться, арестовано уже более полутысячи, а верный Гоглидзе уже дважды ухитрился сообщить бывшему шефу, то бишь ему, что из Кремля от Игнатьева настойчиво требуют: «Ищите большого мингрела!» Дураком надо быть, чтобы не догадаться, кого имеют в виду! Кроме того, он уже знал, что кое-кто из арестованных, не выдержав пыток, дал на него показания.

Да и включение самого Игнатьева в состав высшего руководства, в члены расширенного Президиума ЦК – тоже весьма красноречивый и нехороший симптом. Таким образом обеспечивалась его лояльность. Отставки же самого Берии не последовало, потому что он ни в МВД, ни в МГБ давно не работал, а снимать его с ядерного проекта было глупо. Особенно сейчас, когда успехи налицо, а перспективы и вовсе радужные, особенно в сравнении с американцами.

Хотя как знать… Помнится, за месяц до Пленума Сталин поинтересовался, как идут дела с проектом, а когда Лаврентий Павлович доложил, что в следующем году будут проведены испытания водородной бомбы, недовольно осведомился, почему работы идут так долго. Мол, чего доброго, их могут обогнать американцы, у которых такая бомба, судя по последним сообщениям наших разведчиков, вроде бы уже создана. И кивок на Игнатьева, скромно стоящего поблизости. Да еще проявил заботу, осведомившись, не мешают ли ему другие дела, которых так много в руководстве партии, и не требуется ли особым постановлением политбюро полностью освободить товарища Берию от всех остальных забот, в том числе и от бесконечной партийной говорильни. Это был явный намек на вывод из состава высшего руководства. Тогда он выкрутился, заявив, что заседания политбюро ему ничуть не мешают, и в свою очередь спросил: мол, разве те же разведчики не сообщают, что американцы хоть и создали бомбу, но ее пришлось сделать огромных размеров – с трехэтажный дом. А советская была в сорок раз мощнее той, что сбросили на Хиросиму, и вполне себе компактна. Ответ был хорош. В душе Берия поблагодарил за возможность такого ответа начальника Первого главка Короткова, не забывшего, как Берия спас его еще до войны. Того уже уволили из НКВД – Ежов старательно вычищал аппарат, – и Коротков ждал неминуемого ареста. Письмо Лаврентию Павловичу с просьбой разобраться он написал, как сам сознавался впоследствии, больше от безысходности.

Но Берия разобрался, помог. Арест был отменен, а сам Коротков уже в мае тридцать девятого стал заместителем начальника первого (немецкого) отделения Пятого отдела ГУГБ НКВД. И ныне он, уже возглавляя советскую разведку, всю добытую информацию, хотя бы косвенно касающуюся ядерной или водородной бомбы, гнал в два адреса: шефу, то есть главе МГБ Игнатьеву, и ему, Берии. И последнему – в первую очередь. И это несмотря на устное распоряжение Игнатьева предварительно спрашивать у него санкцию на каждую отправку.

Сталин, нахмурившись, повернулся к Игнатьеву, но тот успел сказать раньше, торопливо заверив, что насчет трехэтажного дома – вопрос спорный, есть сомнения, поэтому, пока данные уточняются, он не счел нужным докладывать о них.

– Спорную информацию не стали бы подтверждать сразу два других, притом абсолютно надежных источника, – невозмутимо поправил его Берия.

– Тогда это меняет дело, – хмуро сказал Сталин. – А что, наша-то бомба точно в сорок раз мощнее?

– Абсолютно, – подтвердил Берия. – У их «Малыша» заряд был эквивалентен одиннадцати килотоннам, а в нашей их – четыреста!

– Ну хорошо, – кивнул Иосиф Виссарионович и сделал какую-то пометку в списке будущих членов Президиума ЦК. Какую – Берия не увидел и, что впоследствии Хозяин наговорил Игнатьеву, тоже не слышал, поскольку его самого отпустили из кабинета раньше. Но он специально задержался в приемной у секретаря и заметил, в каком виде тот выскочил оттуда: красный, растрепанный….

– Полагаю, Андрей Андреевич, вы здесь объявились не для того, чтобы выказать мне сочувствие, – холодно произнес Берия, и в его голосе проявился явный кавказский акцент.

– Действительно, не для того, – согласился незнакомец. – У меня вопрос иного плана. Определенным кругам в Европе несколько непонятно настойчивое стремление вашего Хозяина раздвинуть границы Югославии на пятьсот километров на запад, вплоть до Венеции, включая, разумеется, и сам древний город. И он вопросительно уставился на Лаврентия Павловича.

«Все-таки Тито проболтался, – мрачно подумал Берия, – а, впрочем, этого следовало ожидать. Я всегда подозревал, что он себе на уме. А ведь я предупреждал Хозяина, что с этим хорватом надо действовать иначе, намного мягче и ни в коем случае не давить на него. И уж тем более ни в коем виде не выказывать собственной заинтересованности в Венеции. Хотя да, речь-то о собственном здоровье».

Он вспомнил, как Хозяин торопил военачальников, требуя как можно быстрее взять Вильнюс, трижды заставляя ускорить намеченные сроки операции, как тщательно, чего ранее никогда не делал, инструктировал самого Берию перед вылетом туда. И тут же всплыло в памяти и его собственное возвращение из отбитого Вильнюса. Позорное, пораженческое, понурое.

Лаврентий Павлович не любил терпеть поражений, но на сей раз, как он ни старался, ничего не получилось. Не удалось отыскать ни рецептов, ни старинных зеркал, ни самой мастерской, где, по слухам, хранилось какое-то чудодейственное венецианское зеркало. Видит бог, Берия очень старался, рыская со своими верными людьми по району Стикле, где совсем недавно было сосредоточено несколько сотен стекольных и зеркальных мастерских. А ведь он старался, очень старался! Ничего не найдя в бывшем «малом» гетто, хотя он и велел перешерстить каждый дом, каждый подвал и даже каждый чердак на Гаоно-Стиклю, Антокольске и Жидууна, он велел перейти к «большому», благо оно находилось совсем рядом, хотя уже знал, что это бесполезно. Так оно и вышло. Вообще, не везло как-то Берии со всеми этими странными «зеркальными» историями.

По возвращении, матерно отругав его, Сталин хмуро сказал:

– Ладно, дам я тебе вторую попытку. Он, тяжело ступая, подошел к карте и ткнул чубуком трубки в правый край голенища итальянского сапога. – В Вильнюсе не нашел, тут отыщешь, – твердо сказал он. – Правда, у нас договорено с союзниками, что мы не тронем Италию, но… – он впервые с начала разговора улыбнулся, – но есть мнение, что, если мы чуть-чуть нарушим, они не обидятся. А югославские товарищи нам помогут. Им всего-то там двести верст до этой Венеции пройти надо!