– Согрейте девочке ножки, она замерзла... в операционной холодно.

Мать трясущимися руками наполнила горячей водой грелку и сунула ее под одеяло. «Какое ледяное тельце». – Она интенсивно растирала руками ступни и голени ребенка. Прошло минут двадцать. Девочка перестала согреваться. «Господи, да куда же они все ушли и почему ничего не сказали? А я и не расспросила, как всегда, растерялась... Да что же это происходит?» Жуть кольнула изнутри – девочка лежала тихо-тихо, совсем неподвижно. «Так всегда после наркоза?» – а подсознание уже не верило этому. «Сколько будет длиться сон?» – Горячая мучительная боль до тошноты сжала ее внутренности. Трясясь всем телом, она приблизила свое лицо к губам малышки – девочка не дышала...

Последняя мысль: «Так не бывает». Последний ответ: «Бывает и так».

Раненым зверем она метнулась в коридор, беспомощно хватаясь за стены.

– Помогите, врача... – вместо крика губы шевелились беззвучно.

В столовой как раз раздавали обед. В коридоре толпились люди с подносами и тарелками. Катя наткнулась на чей-то суп, выискивая белые халаты...

Врачи вытолкали ее из палаты. Анатолий Петрович с чемоданчиком юркнул в дверь.

– Пустите!.. – Мать хрипела, уткнувшись лицом в холодный кафель. – Пустите!..

Через секунду дверь распахнулась, и Анатолий Петрович побежал по коридору, держа прикрытого одеялом ребенка. Две безжизненные голые ножонки болтались на его руке. Медсестра спокойно, как будто откуда-то из другого измерения, объясняла матери, что девочку отнесли в реанимацию. От ее лица исходил запах обеда и сытости.

Внутри Кати произошел взрыв чудовищной силы, готовый снести все – город, больницу, Вселенную... Пытаясь сдержать разлетающиеся обрывки своего существа, она выбежала из здания. В безлюдном парке буйствовал июльский ливень. Жалобно стеная, женщина припала к мокрому дереву, желая превратиться в ничто. Горе, которое раздирало ее на части, было так огромно, что, казалось, земля расступится под ногами, чтобы избавиться от непомерной тяжести.

С черного хода вышел завернутый в плащ человек с непокрытой головой. Он шел, не замечая дождя. Катя узнала профессора и с перекошенным лицом бросилась наперерез. Он тотчас остановился, будто ждал ее. Мать, в последний раз моля о невозможном, выпила горечь его взгляда. Не в силах произнести хотя бы слово, она сникла. Лицо врача походило на мокрый осенний лист.

– Она умерла, – выдавил он наконец. И уже для себя добавил: – Собачья работа.

«Умерла... умерла... умерла... Что это значит?..» – Катя вышла за ворота больницы, плохо соображая, куда и зачем идет. «Девочка моя лежит там одна, зачем я ухожу?.. Я снова струсила...» – но она убегала все дальше и дальше по незнакомым улицам. Кто-то задал ей вопрос – она в ужасе отпрянула, не понимая, что с ней творится. Люди и собаки отшатывались от нее. «Что я наделала? Зачем оставила Машеньку в больнице – замерзшую, с растерзанной головкой?.. Надо вернуться... Сейчас я пойду туда...» Но вместо этого ноги уносили прочь, будто кто-то гнал ее, обездоленную, не чувствующую ни тела, ни души, не находящую в себе сил возвратиться.

Дождь прошел, и лишь одно облако, маленькое, кудрявое, весело кувыркалось в небе. Оно смеялось и ликовало, подгоняемое теплым ветром. Ему совсем не хотелось опускаться вниз – туда, где тяжко и смрадно жили люди...

Но женщина с намокшими волосами держала его, словно воздушный шарик, на веревочке и не отпускала улететь навсегда в бездонную синь. Вокруг нее, подобно пожару, хлопали огненные крылья, они отбрасывали черные тени, и ошарашенная беглянка уносила их с собой.

На мгновение Маша вспомнила бездну с огненными шарами, словно душа ее заглянула в зеркало прошлого. Но она знала, что больше не вернется туда. Она знала, что этот сон последний. И в следующее мгновение этого сна мать опять будет с нею, ибо воздушный шарик неумолимо тянул за собой руку, держащую его!

Это был такой покой и такое счастье, какое бывает только в детстве, когда очнешься от ночного кошмара и сердце замирает от радости, что, оказывается, страшное только приснилось, и вся жизнь еще впереди. И смерти нет.

Нил звонил в больницу после работы, около пяти он уже знал о случившемся. Едва хлопнула дверь в Катиной комнате, он побежал к ней.

– Катя, ты дома? Открой! – Ему никто не отвечал, он продолжал стоять у двери. – Открой, Катя!

Самые дурные предчувствия мучили его. Нил опустился на стул у телефона и закурил. Минут через десять она открыла. Катя сидела в сумрачной комнате, сгорбившись у детской кроватки.

– Ты вся мокрая... – Нил погладил ее плечо.

– Ты знаешь? – едва слышно спросила она.

– Да, я звонил в больницу...

При упоминании о больнице боль подступила с новой силой. Катя застонала. Как если бы ее собственная рука или нога лежали там, в этом здании у тюремной стены. Машины вещи, ее кроватка невыносимо дополняли кошмар этого дня. Только придя домой, Катя окончательно поняла, что у нее больше нет дочки и она никогда не принесет ее в эту комнату. Как все просто, чудовищно просто! Она даже не предполагала, что смерть настолько проста, проста, как один-единственный шаг: сделал – и ты уже за гранью.

Сердце ее надорвалось, но сердце мира все так же неспешно бьется – с кухни доносятся запахи еды и звон посуды, из коридора – телефонный разговор, во дворе – смех пьяных. Все проявления жизни в одночасье стали невыносимы.

– Как жить?.. – прошептала она.

Нил через силу, противный самому себе, пытался ее успокоить:

– Все еще будет, вот увидишь, ты сильная...

– Ничего больше не будет... – Глядя в пустоту расширенными глазами, Катя силилась выхватить из темноты прошлое. – Ты ничего не знаешь о моей жизни. Если бы знал, то понял. Все началось еще в 88-м... Я смалодушничала... – Глаза Кати расширились еще больше и в темноте казались чужими. – Все, что случилось сейчас, лишь расплата... Я тебе все расскажу... Но это... долгая история, а мне... слишком больно... – Она повернула к Нилу беспомощное, заплаканное лицо.

– Ты ослабла, я принесу чаю. – Нил бросал пустые слова в пустоту.

– Потом, – безразлично пробормотала она и прилегла на край дивана. – Иди... Все потом...

Нил вышел из комнаты уверенный, что измученная Катя наконец засыпает. Он сел на кухне и закурил, уставившись в окна мансарды напротив. Женщина за стеклом шила, пристроившись поближе к свету. Нил тупо следил за ее мерно двигающимися руками – туда-сюда, тик-так... Наблюдателя отделяло всего несколько метров и две пары рам, он даже видел, как швея щурилась, вдевая нитку в иголку. Мысли остановились, как стрелки часов...

Из оцепенения его вывел пронзительный крик. Нил с трудом сообразил, что кричат во дворе, и высунулся наружу.

– Батюшки родные, помогите! – разносилось со дна колодца.