Берт не знал обморока мучительней и дольше.

Все время, что он находился в забытьи, тело ломало и корежило самым чудовищным образом, так что, когда Берт открыл глаза, те распахнулись створками в вопящий и шатающийся ад. Время застыло. Никто не шевелился.

Призраки обступили Берта разомкнутой цепью. Каждый принес собственный ужас.

Молодая женщина торчала поодаль, статуя с отломленной рукой. Ее поза говорила о неистовом ожидании, она вытянулась, как стрела, в сторону прочь от Берта. Казалось, она подслушивала стоны, что неслись из подвала, становились все громче. Охотник – Берт опознал его по взгляду убийцы – присел рядом с Бертом и касался его волос осторожными пальцами. Старик Холдсток прятался за охотником. Он следил за сценой, поднявшись на цыпочки, Берт смотрел сквозь его распахнутый, лишенный большинства зубов рот. «Они выпали, когда ты уже стал призраком?» – поразился Берт, и эта мысль запустила время, заставила его самого захлопнуть пасть и перестать кричать. Берт понял, что кто-то копошится у его лодыжек, приподнял голову и увидел круглую негритянку, она стягивала ноги его же шнурками. Берт вскрикнул и лягнул призрака. С ноги сорвался ботинок и угодил в лицо тому, что болтался напротив. То был крайне пугливый призрак, мужчина с пропитым нервным лицом. Он пискнул и отскочил, ботинок пролетел сквозь его голову и ударил о стену. Она загудела басовито, как гонг. Долгое эхо прокатилось по этажам изуродованного дома.

Беда надвигалась из подвала, заполняла дыры, штопала рты, ползла, встревоженная, гулкая, звучащая литанией мертвых голосов. Они переливались в ней, копошились под кожей, пили кровь и ели душу, норовя продавить, хлынуть наружу, затопить весь дом. Призраки беззвучно разевали рты. Тишина убила все звуки. Об нее можно было порезаться.

– Отвали! – крикнул Берт и сломал безумие момента. Негритянка отпрянула от него. Однорукая вжала голову в плечи и метнулась вбок, потерялась в тенях. Охотник вонзил большие пальцы под ключицы Берта. Словно вогнал два раскаленных гвоздя.

– Эй, педики! – с таким звоном разлетается витрина, в которую запустили кирпичом. – А ну, назад! Отпустил парня, урод!

Стенной пролом незаметно захватило утро. Оно лезло в дом, похмельное и слепое. Рассвет не отличался достоинством и тактом. Туман цвета грязной ваты шел с ним рука об руку. Но света хватало, чтобы ночь со всеми ее тенями заскулила и спряталась в норы.

Слаповски держал перед собой картину, прикрывался ею как щитом. Берт кожей ощутил, как наэлектризовался воздух в комнате. Портрет. Призраки сделали стойку.

– Тихо! – голос Слаповски заполнил всю комнату и приковал героев по их местам на сцене. – Замерли, суки, и не дышим!

Он щелкнул зажигалкой, и пламя нервно ощупало картину.

Человек без сил. Волосы в возмутительном беспорядке. Рот приоткрыт, и зубы, кривые арестанты, смотрят наружу безо всякой надежды на побег. На мужчине расстегнутый мундир. Человек облокотился о стол, уронил голову. Одна рука свисает до пола. Из кулака торчит уголок письма. У ног битая бутыль и расплесканные щупальца алой жидкости.

Детали танцевали за огнем, мелкие хищники, почуявшие запах падали, свет обгрыз портрет до полной ясности, но не узнавания.

– Это один из вас, – приговорил Слаповски, не отпуская призраков взглядом. – Дернетесь – подпалю, видит Бог!

– Туда ему и дорога! – выплюнула негритянка и уставилась на Слаповски с вызовом. Лицо на портрете трепетало, пыталось принять живейшее участие в своей судьбе. Притворялось? Подслушивало? Звало хозяина?

– Его… уже нет с нами… – пролепетал неудачник, поймавший от Берта ботинок в лицо. – Он уже… почил.

– Где вы откопали эту дрянь? – Охотник держался в стороне, но от тела Берта далеко не отходил. – Я не видел его больше сотни лет.

– Хороший слух и быстрые ноги решают больше, чем длинный язык. Задняя дверь, чулан… Ничего не говорит?

– Чиз?! – Двое призраков обернулись к негритянке.

– Этот засранец лжет! – вскинула она пухлые руки.

– Думаешь? – Краска лопнула и побежала по углу портрета безобразными кратерами. Берт пытался примерить это лицо на кого-то из призраков, но сходство – несомненное, карающее! – ускользало, делало пируэты и скрывалось во мраке. Призраки отступали от Слаповски. Он держал картину на вытянутой руке. Пальцы дрожали. Жилы на шее вздулись. Пот заливал глаза.

– Бросай! – выстрел обогнал крик. Пуля пропахала доски пола и ушла в стену. Слаповски присел и сжался, прячась за портретом. Как по команде, все задрали головы, силясь найти стрелка.

Финч был плох.

Кровавые рельсы разбегались по его лицу во все стороны, точно оно не выдержало удара и треснуло, как арбуз. У Финча не осталось другого выбора, кроме мести – с такой рожей о бабах можно забыть.

Финч стоял на коленях, едва не вываливаясь в дыру со второго этажа, рукой упирался в разодранные доски пола. «Глок» рыскал от одного призрака к другому, не мог решить, какая дичь ему наиболее по вкусу. К Слаповски ствол был равнодушен. На Берта смотрел косо.

– Убери это дерьмо, друг, – шмыгая разбитым носом, попросил Финч. Слаповски высунулся из-за портрета и смешно, как краб, зашустрил в сторону, надеясь уйти в мертвую зону. – Ты глухой?! – изо рта Финча полетели пунцовые брызги. Рассвет надел их в воздухе, как гранатовое ожерелье. – Просто брось! Вышвырни на улицу! Давай. Ну?! Покажи мне руки! Руки, я сказал! И зажигалку!

– Ага! – отчаянно побагровел в ответ Слаповски и прыгнул вперед, перекатился к самому пролому. Выстрел! Финч дернулся и чуть не рухнул в комнату. Отчего-то он не торопился спускаться. Позы призраков не сулили ничего хорошего.

– На что вы рассчитываете? – Охотник встал в дверном проеме, ведущем в бывший коридор, и прицельно изучал расклад. – Вы оба?

– Пошел в жопу! – рявкнул Слаповски и замахал свободной рукой, подзывая Берта. Тот замер. Часы тикали в обратном направлении. Скоро стрелка утонет в нуле, и кто-нибудь умрет. – О чем ты?! Я здесь чуть не сдох! Кроме шуток! Я валю!

– Уйдем вместе, – пообещал Финч. – Я и мой напарник. Нам здесь ловить нечего. Помнишь, я вообще был против этой затеи!

– Отсоси, слышь! – Слаповски изумился настолько искренне, что выронил зажигалку. – Ты совсем долбанулся?! Ты меня чуть не завалил. Дважды! О чем я вообще с тобой разговариваю?! Эй! Чувак! Берт! Пошли!

Берт заторможенно повернул к нему голову и только теперь увидел, что из глаз Слаповски беспрерывно текут слезы. «Кого вы оплакиваете?!» – всплыла отдельная от его тела мысль, и Берт увидел, как оно, нашпигованное особым железом, штопаное-перештопаное, неожиданно вздергивается на ноги, делая это вопреки всяческому тяготению, как марионетка, которую мастер ведет за руку, та тянет за собой неуклюжее, но послушное тело, ноги, заплетаясь, строят шаг, и вдруг кукла обретает божественную грацию, не один крючок, вбитый в ладонь копа-неудачника, говорит подобрать зажигалку и мазнуть колеблющимся жалом по лицу, отраженному маслом, а целый десяток наживок и снастей, умело и со смыслом вколоченных под кожу, заставляют наследника из Райтов подпрыгнуть и закрыть неумеху телом, пока тот поджигает портрет, крючки безжалостны, им плевать на пулю, а та, в свою очередь, неделикатна к крючкам, плоть стерпит, пока не сузились сосуды, четырехкамерный мотор гонит поток по магистралям, и зеркало сцены разлетается самым причудливым образом.