Еще одна из построек петровского времени в Ораниенбауме — так называемое Каменное зало, построенное в 1749–1751 гг. в Верхнем парке. Авторство проекта приписывают Б. Растрелли или М. Земцову. Каменное зало современники называли также Новым дворцом, Маскарадным и Концертным залом. Это одна из «площадок», на которой при Петре Федоровиче проводились придворные праздники и оперные постановки.

Итак, перед нами резиденция европейского монарха, воина, мыслителя, любителя искусств, мецената. Именно таким хотел представляться своим подданным король-философ Фридрих Прусский. Именно таким хотела видеть своего преемника Елизавета Петровна. К сожалению, ни она, ни Яков Штелин не включили в учебную программу Петра Федоровича еще один очень важный курс — «Искусство править», или, правильнее называть его, «Инстинкт власти с подробным курсом придворных интриг», — знание, кому можно доверять, а кому нет, и до каких границ должно простираться это доверие. Понимание того, когда следует затаиться, а когда нужно действовать — дерзко, безотлагательно и бескомпромиссно, когда уместно демонстрировать свою лояльность и управляемость, а когда необходимо отбросить все моральные ограничения, как это сделала Елизавета в 1741 г. и сделает еще Екатерина в 1762-м. Впрочем, кто бы решился читать подобный курс? И можно ли научить такому?

Ошибка императора — победа императрицы

Екатерина чувствовала себя в удушливой атмосфере Елизаветинского двора, наполненного подозрениями и доносами, как рыба в воде. Поначалу она совершала ошибки — молодость и неопытность служили для нее лучшей индульгенцией. Она легко находила при Дворе ходатаев, которые хлопотали и испрашивали прощения у гневливой императрицы. И сердилась на мужа, потому что он не мог служить таким ходатаем, его «кредит» был недостаточно высок.

А Петр никак не мог найти нужный тон, никак не мог разобраться, кому можно доверять, кому нет. Вернее, что никому доверять нельзя, хотя можно и нужно прикидываться, что определенные люди пользуются у тебя особым доверием.

Штелин, кажется, не без злорадства, описывает в мемуарах такой эпизод, происшедший с его учеником: «Его обергофмаршал Брюммер… по своей врожденной гордости, показывал гораздо более важности, чем сколько мог сносить это великий князь и могли терпеть знатнейшие русские вельможи. С великим князем обращался он большею частью презрительно и деспотически. От этого часто между ними происходили сильные стычки. Через это великий князь, защищая себя против его, иногда несправедливых и неприличных, выговоров, привык к искусству ловко возражать и к вспыльчивости, от которой совершенно похудел. И если иногда заходила речь о том, что Его Высочество не прибавляется в теле и в силах, то я, шутя, говорил, что он для худобы ссорится со своим обер-гофмаршалом. Однажды произошла у него такая ссора с этим надменным и иногда слишком унижающимся новым графом, в Петергофе, в комнате великого князя, в присутствии обер-камергера Берхгольца и профессора Штелина, и дошло до того, что Брюммер вскочил и сжал кулаки, бросился к великому князю, чтобы его ударить. Профессор Штелин бросился между ними с простертыми руками и отстранил удар, а великий князь упал на софу, но тотчас опять вскочил и побежал к окну, чтобы позвать на помощь гренадеров гвардии, стоящих на часах; от этого профессор удержал его и представил Его Высочеству все неприятности, которые могут от этого произойти. Но г. обер-гофмаршалу, который, в своем бешенстве, стоял, совершенно пораженный, он сказал: “Поздравляю Ваше Сиятельство, что вы не нанесли удара Его Высочеству и что крик его не раздался из окна. Я не желал бы быть свидетелем, как бьют великого князя, объявленного наследником российского престола”. Между тем Его Высочество убежал в свою спальню, возвратился оттуда со шпагою в руке и сказал обер-гофмаршалу: “Эта ваша выходка должна быть последнею: в первый раз, как только вы осмелитесь поднять на меня руку, я вас проколю насквозь вот этою шпагою. Заметьте это себе и скажите, если угодно, Ее Величеству, а не то — я сам скажу ей”. Ни граф Брюммер, ни обер-камергер Берхгольц не сказали ни слова. Профессор постарался успокоить Его Высочество и получил от него обещание забыть все это происшествие и никому об нем не говорить.

С этого времени великий князь ни с одним из этих обоих своих наблюдателей не говорил ласкового слова и обходился с ними с большою холодностью. Спустя несколько недель после этого их влияние на него совершенно прекратилось, потому что, к большой радости Его Высочества, прибыл в Петергоф императорский посланник барон Герсдорф с секретарем своим фон Пецольдом, и на особенной аудиенции у Ее Императорского Величества представили великому князю присланный от Его Величества, короля польского и курфюрста саксонского, как императорского римского викария, диплом, доставляющий великому князю, как герцогу Голштинскому, venia aetatis, или маиоратство. Великий князь, возвратясь с этим дипломом в свои покои, прочитал его весь громким голосом с своим наставником и, обратясь к своим обер-гофмейстерам, Брюммеру и Берхгольцу, которые еще пред тем его поздравили, сказал им: “Вот, видите ли, господа, наконец исполнилось то, чего я давно желал: я владетельный герцог, ваш государь; теперь моя очередь повелевать. Прощайте! Вы мне более не нужны, и я постараюсь возвратить вас в Голштинию!”».

Достойно внимания отношение к Брюммеру Екатерины. Ему симпатизировала мать великой княгини — Иоганна Елизавета. Кажется, дочь вполне доверяла другу матери. В первом варианте записок она пишет, что Брюммер «ободрял» и «нежно меня любил, и советы которого я любила». И далее рассказывает, что Петра Федоровича «убедили заставить меня отказаться от дружбы с графом Брюммером… я… твердо ему возразила, что никакие соображения в мире не могут меня заставить пренебрегать обязательствами, которые я имела по отношению к другу, которого уважала; что ни интриги, ни недовольство не заставят меня поступиться чувствами чести». А позже, когда Брюммера отослали от Двора, австрийский посол Бретлака доносил, что великая княгиня плакала, «не переставая, и дошла в своем огорчении так далеко, что третьего дня пришлось пустить ей кровь». Видимо, она действительно воспринимала Брюммера как союзника. Но позже в новой версии воспоминаний Екатерина уже излагает иной вариант: «Кредит Брюммера был тогда на исходе. Однажды он меня отвел в сторону и сказал, что непременно будет отставлен, если я не постараюсь поддержать его; я спросила, как посоветует он взяться за дело, чтоб иметь успех? Он сказал мне, что не видит другого способа, как быть менее застенчивой с императрицей, и для этого я должна была чаще ходить в ту комнату, доступ в которую я имела. Я ему сказала, что это ни к чему не послужит, так как императрица почти не входила