Я жаждала одиночества, но смятение мое было нестерпимо. Я зашла в стойло Антероса и прижалась спиной к стенке. Конь взвился на дыбы, затем чуть присмирел и стал искоса поглядывать на меня большим карим глазом, фыркая и храпя. Мы стояли так не одну минуту. Наконец, рассудив, что он достаточно успокоился, я медленно опустилась на солому.

– Что ж, Антерос, я пришла сообщить тебе, что мы все-таки потеряли его, – сказала я. – Разум окончательно его покинул.

В этом все дело. Он сошел с ума. Другого объяснения быть не могло. Словно почувствовав, что я огорчена, Антерос прекратил переминаться с ноги на ногу. Лишь изредка он поднимал и опускал копыто, подобно тому, как нетерпеливый человек барабанит по столу пальцами.

– Нет смысла больше ждать его, дружок. Он позволил тьме забрать его, и нам с тобой придется с этим смириться. Знаю, знаю, просто не верится, ведь он показал себя таким сильным.

Я достала из кармана смятый листок бумаги. Это было черновое письмо к отцу Элинор, написанное сразу после ее смерти. Последнее письмо, которое мистер Момпельон продиктовал своему другу до того, как открылись дороги. В тот день я была рядом – не только потому, что опасалась выпускать его из виду, но и потому, признаться, что сама боялась оставаться наедине со своим горем. Даже его мощный голос не подчинялся ему, когда он выкрикивал это послание, и под конец он давал петуха, как мальчишка. Махнув мистеру Холброуку на прощанье, он повернул домой, а бумагу смял в кулаке и бросил на землю. Я подобрала ее на случай, если когда-нибудь он пожелает к ней обратиться.

В тот день он был мрачен – а кто бы не был? – и все же вера его казалась неколебимой. В полумраке конюшни я перечитала письмо, чтобы вновь убедиться в этом, хотя строки, написанные второпях и со множеством исправлений, разобрать было нелегко.

Что же, подумала я, тогда его мысли были не так беспорядочны, как теперь. Сомневаюсь, что он осмелился бы просить у Бога благословения, чтобы выгнать Элизабет Бредфорд или осквернить Священное Писание. Будь с нами Элинор, она бы подсказала, чем ему помочь. А впрочем, будь с нами Элинор, он не сделался бы таким. Я сидела у стенки, вдыхая сладкий крепкий дух лошади и сена. Антерос фыркнул, затем склонил ко мне крупную голову и уткнулся носом в мою шею. Осторожно я провела ладонью по его длинной морде.

– Вот мы и выжили, – сказала я. – Пора двигаться дальше.

Он не отпрянул, но потерся о мою ладонь, прося продлить ласки. Затем поднял голову, словно почуял свежий воздух со двора. Если про животное можно сказать, что у него тоскливый взгляд, то именно такой взгляд обратил ко мне Антерос.

– Тогда пошли, – прошептала я. – Пойдем, будем жить, раз уж у нас нет выбора.

Я медленно встала и сняла уздечку с крючка. Антерос не попятился. Лишь ухом повел, будто спрашивая: «А это еще что такое?» Он склонил голову, и я надела на него уздечку так бережно, как только могла. И хотя, поднимая засов на двери конюшни, я крепко сжимала поводья, я прекрасно знала, что если он рванет с места, то у меня не будет никакой надежды его удержать. Антерос тряхнул гривой и, раздувая ноздри, втянул заветный запах травы. Тело его не напряглось, и он не попытался сбросить моей руки. Я прижалась щекой к его шее.

– Вот и славно, – сказала я. – Постой смирно еще минутку, и мы тронемся.

Я вывела его во двор и вскочила на него без седла, как в детстве, когда училась ездить верхом. Но лошади, на которых я упражнялась, были старыми и хромыми, а потому сидеть на голой спине Антероса было непривычно. Он весь был оплетен мышцами, плотный, как грозовая туча. Я знала, что он может с легкостью сбросить меня, и решила держаться, сколько хватит сил. Но он лишь поплясал на месте, приспосабливаясь к моему весу, и замер в ожидании команды. Я прищелкнула языком, гладкий рывок – и нас уже нет. Антерос перемахнул через садовую стену с легкостью кошки. Я почти не почувствовала толчка, когда копыта коснулись земли.

Я дернула поводья, и мы поскакали к вересковым пустошам. Встречный ветер сдул с меня чепец, и волосы знаменем развевались за моей спиной. Крепкие копыта стучали о землю, и кровь в такт стучала у меня в висках. «Мы живы, мы живы, мы живы», – били копыта, и мой пульс барабанил в ответ. Я жива, и я молода, и я буду жить дальше, пока не обрету смысл. Тем утром, вдыхая аромат раскрошенного копытами вереска, чувствуя, как ветер покалывает лицо, я осознала, что если Майкл Момпельон был сломлен нашим общим испытанием, то я в равной степени была закалена им и стала сильней.

Я неслась куда глаза глядят, просто чтобы быть в движении. Немного погодя я очутилась на большом лугу – том самом, где стоял межевой камень. Тропинка, хорошо протоптанная за время чумы, уже вся поросла травой. Камень был неразличим за высокими стеблями. Потихоньку я перевела Антероса в легкий галоп, а затем на шаг и стала разъезжать туда-сюда по краю луга, пока не заприметила камень с вырезанными отверстиями. Оставив Антероса щипать траву, я опустилась на колени, раздвинула заросли бурьяна и положила на камень ладони, а затем прислонилась к нему щекой. Лет через двадцать, думала я, какая-нибудь девушка вроде меня присядет на этот самый камень, чтобы передохнуть, пальцы ее рассеянно скользнут в эти дырки, но никто уже не вспомнит, зачем их проделали и какую великую жертву мы здесь принесли.

Взглянув на деревню Стоуни-Миддлтон, лежавшую ниже по склону, я вспомнила, как некогда мечтала сбежать по крутой тропе и вырваться на волю. Теперь меня не сдерживали никакие клятвы. Я подхватила поводья, запрыгнула на коня, и мы резво помчались под гору и, лишь слегка замедлив ход в самой деревне, поскакали дальше, через поля. Добрые жители Стоуни-Миддлтон, вероятно, были немало озадачены. Когда я наконец повернула обратно, солнце стояло высоко. На середине пути мощный конь перешел на удивительно легкую, приятную рысцу. К дому священника он подошел смирно, как запряженный в повозку пони.

Мистер Момпельон шагал нам навстречу в рубашке, без сюртука, в гневе и недоумении. Подбежав к Антеросу, он схватил поводья. Его серые глаза пристально оглядели меня, и я вдруг осознала, сколь непригляден мой вид: подол юбки заткнут за пояс, распущенные волосы достают до талии, чепец потерян в пустошах, лицо потное и раскрасневшееся.

– Ты что, – прогремел он, и голос его отскакивал от садовых стен, – совсем из ума выжила?

Не спешиваясь, я посмотрела на него сверху вниз. И впервые не отвела взгляда.