Вошедший сел у стола, судя по всему. Вздохнул.

Аделия почувствовала, как по лопатке невесомо постучала Млада, чуть повернула к ней голову – девушка беззвучно, губами, проговорила: «Ефросинья». Ада кивнула – она уже и так поняла. В самом деле, кто посреди ночи еще может прийти в дом настоятельницы и хозяйничать?

Матушка побарабанила пальцами по столешнице, вздохнула.

Спрятавшиеся под топчаном девушки перестали дышать: Ефросинья прошла в запечный закуток – в узкую щель между досками пола и покрывалом Аделия видела испачканные грязью ботинки женщины. Видела, как та подошла к сундуку, присев на край кровати, с усилием отперла крышку сундука и что-то достала из него. Поставила на пол рядом с собой.

Аделия успела заметить продолговатый серебристый корпус.

Услышала щелчок.

Ефросинья подняла серебристый предмет с пола, сняла туфли и босиком, бесшумно передвигаясь, вернулась в комнату.

Через какое-то время притаившиеся девушки Аделия и Млада услышали тихий, размеренный стук, словно по комнате выхаживал кто-то тяжелый и значительный. Но вместе с тем между звуками были значительные интервалы, от чего он казался тоскливым и безрадостным. За чередой таких постукиваний – скрежет, словно когтями по дереву. Складывалось впечатление, что по комнате кто-то передвигается. Зверь? Человек? Девушки переглянулись. Что там происходит, что делала Ефросинья – было не понятно. Но еще невообразимее стало, когда по комнате разнесся тихий, инфернальный стон. Он сопровождался постукиваниями, скрежетом, вздохами. То замолкал, то усиливался вновь, то приближался, то отдалялся. Но – Аделия была в этом уверена – преимущественно звучал у входа, справа.

Оттуда же она услышала истошный крик:

– Что тебе от меня надо?!

У Аделии округлились глаза – кто-то кричал из подпола. Она даже не знала, что он здесь есть.

В одно мгновение голоса и шорохи прекратились. Ефросинья быстро прошла за занавеску, надела туфли и вернулась в комнату. Послышался стук отворяемого засова и недовольный, сонный голос настоятельницы:

– Что орешь ты тут, полоумная? Спать не даешь…

– Я не могу больше, этот голос, каждую ночь… Скрежет. С меня будто с живой кожу сдирают…

Аделия привстала на локте. Она готова была дать голову на отсечение, что это – голос Карины. Но что происходит?

Настоятельница проговорила мягче:

– Иди сюда. Расскажи мне…

Скрип деревянной лестницы, тяжелые шаги Ефросиньи, несмелый, путающийся шаг еще одного человека. Скрип лавки у печки.

– Ну-ну, – Ефросинья погладила по растрепанным волосам затворницу, – пореви. Слезы-то они во благо, слезами душа очищается. Значит, верный путь мы выбрали с тобой, угодный богу и душе твоей. Рассказывай…

– К-каждую ночь я это слышу. Голос детский. Будто зовет меня, плачет. Шаги слышу, холод могильный. Будто винит меня, что она там… Матушка, я с ума схожу?

– Да прям. Это тебе душа твоя путь подсказывает, путь избавления от горя значит, от вины тяжелой, от несправедливости.

– Какой путь? – Карины уставилась на нее с надеждой.

Ефросинья снова погладила ее по голове, как гладит мать прощенного ребенка.

– Ребеночка тебе родить надо, вот какой…

– Ребенка?

– Да. Девочку… Ну или мальчика, уж кого бог пошлет.

Карина озадачилась:

– Мы так-то с Рафаэлем не планировали пока детей…

Ефросинья снисходительно усмехнулась:

– А кто ж сказал тебе, что от парня твоего, глупая? Это дело твое и бога, посторонних к таким делам нельзя допускать…

Карина тряхнула головой:

– Так какой Рафаль посторонний?.. Ничего не понимаю. А как без Рафаэля? От кого? – она с удивлением смотрела на настоятельницу – та ведь должна знать, откуда берутся дети.

Ефросинья хмыкнула:

– Не думая ни о чем, твое дело родить. Потом вернешься к своему благоверному чистой как слезинка, с душой легче пуха.

– Ничего не понимаю. Как вернуться к нему? А если он не захочет принимать чужого ребенка… Нет, это все не просто, это согласовывать надо все-таки, – Карина убежденно отстранилась. – Да и я сама не готова к рождению малыша… Мне еще учиться. А это же академический отпуск придется брать.

Аделия слушала ее удивленный голос и легко представляла себе родственницу Макса, как поправляет прядь волос, как оправляет юбки и деловито скручивает уголок какой-нибудь тряпицы.

Ефросинья засмеялась:

– Вот чудна́я девка. Неужели я тебе о том говорю. Не для себя роди, а как искупление. Вину искупишь перед невинно убиенным младенцем, она и отпустит тебя.

Аделия едва не подпрыгнула от этих слов. Чтобы не вскрикнуть, закусила костяшку указательного пальца. Карина уточнила после паузы:

– Я не понимаю. Я искупаю свою вину перед девочкой, родив ребенка. При этом, ребенка только рожаю, возвращаюсь к Рафу без него… А ребенка куда? В детский дом, что ли? Это разве богу угодно?

– Глупая, – голос настоятельницы стал строгим. – Дело доброе сделаешь, поможешь младенцу на свет появиться. Людей счастливыми сделаешь, поможешь радость отцовства и материнства познать… Что смотришь, глаза вылупила. Познакомлю тебя с семьей одной. Хорошая, обеспеченная, только бездетная. Вот ты им ребеночка-то и родишь. А как родишь, вернешься к своему Рафаэлю, никто и не узнает.

Аделия повернулась к Младе, прильнула губами к ее виску, прошептала:

– Сиди тихо, будто нет тебя здесь. Как безопасно будет, возвращайся в мой домик, там меня человек доверенный ждет. Обо всем, что слышала, ему расскажешь. И телефон передашь, – она вложила в ледяные пальцы Млады сотовый, а сама выскользнула наружу.

Огляделась.

Продолговатый серебристый предмет оказался стареньким кассетным магнитофоном. Он лежал на топчане, поверх неприглядного вороха одеял и старого тряпья. Аделия приподняла его, посмотрела заднюю стенку, осторожно отщелкнула задвижку. Точно, в магнитофоне батарейки.

Она заглянула в окошко проигрывателя, отмотала чуть назад и включила кнопку PLAY. Добавила громкости. Из динамиков донеслось подвывание, инфернальный шепот и утробные звуки, которые они с Младой отчетливо слышали пару минут назад.

– Эти звуки… Вы ведь слышите их? – недоумевающий голос Карины из комнаты.

Аделия еще увеличила громкость: ответ Ефросиньи утонул в жутком скрежете.

– Вы слышите это, да? – Карина продолжала настаивать.

Тогда гадалка увеличила громкость до максимума и вышла из-за занавески.

– Аделия? – Карина сразу узнала ее, но ошарашенно моргала и переводила взгляд с нее на Ефросинью. – Что ты здесь делаешь? Это шутка какая-то?