С Женей мы дружили еще с первого класса. И хотя после школы он поступил в консерваторию, а я предпочел стать экономистом, все равно встречались мы чуть ли не ежедневно. И бизнес лет пять назад вместе закрутили. Очень даже успешный и крайне перспективный. Да и квартирку эту тоже на двоих приобрели. Втайне от наших благоверных. «На всякий пожарный случай», — сказал при покупке Женька. И этих «пожарных случаев» у него, в отличие от меня, бывало предостаточно, иногда по нескольку раз в неделю. Как всякий музыкант, Женька, а точнее Евгений Николаевич Зорин, достаточно известный пианист, был натурой влюбчивой и посему терял голову регулярно и исключительно «на всю жизнь». Короче говоря, квартирка эта в итоге, сама собою, стала не нашим, а как бы его вторым местом обитания. Он даже гараж для своей «Лады» рядышком приобрел. Подземный переход перейти, и все. Так что устроился он довольно основательно, и если я иногда там все же появлялся, то исключительно в качестве гостя. Впрочем, я не обижался. Любил я Женьку. И ту страшную весть из далекой Канады, куда он в начале года уехал на гастроли, пережил очень тяжело. Мне никогда не нравилось это его увлечение. Все так трагически и нелепо. «Буду через пятнадцать минут», — сказал он и нырнул с яхты в холодные воды Онтарио…

Минуло не пятнадцать минут, а вот уже почти четыре месяца. Как-нибудь соберусь в Канаду, поклонюсь тому месту, опущу на воду венок.

Утонувшие аквалангисты не всплывают…

* * *

Какое удовольствие включить после жаркой ванны телевизор, развалиться на диване в Женькином мохнатом халате и, попивая тягучее ледяное виски, закусывать запеченными в бамбуковых листьях колумбийскими омарами. Ну, насчет омаров, как вы понимаете, я немного погорячился, но все остальное, вдобавок с разогретой на плите свиной тушенкой, было абсолютной реальностью. И никто не мог помешать моему счастью. Для полного кайфа оставалось только закурить. Вроде бы на полке у входной двери была пачка нашего с Женькой любимого «Винстона». Как же мне не хотелось покидать мягкий и теплый диван…

Когда в прихожей на тумбочке я действительно обнаружил сигареты, раздался звонок. Запахнув поплотнее халат, я подошел к двери. И тут же подумал о том, что сейчас мне предстоит сделать выбор. Хотя пальцев у меня оставалось еще целых двадцать, а пачка «Винстона» была лишь одна, я после секундного замешательства все же именно ею прикрыл дверной глазок. К моему искреннему удивлению, выстрела на этот раз не последовало, и я решительно отворил дверь. На пороге, продрогшая, мокрая до нитки, стояла девушка с печальными синими глазами и футляром для скрипки в руках.

— А я думала, Женя… Здравствуйте… Вы кто? Где Женя? — Тоненький ее голос дрожал то ли от холода, то ли от беспокойства. — Можно зайти? Я очень замерзла.

— Проходите, — пригласил я ее. — Меня зовут Вадим. Фамилия — Нестеров. Я друг Жени.

— Ира, — коротко представилась она, прикрывая за собой дверь. — А где же все-таки Женя? Я столько раз приходила, но никто не открывал. — В печальных глазах промелькнула надежда.

Я растерялся и не знал, что ответить. Впрочем, я подумал, что сразу, может быть, и лучше:

— Женя погиб. Погиб в Канаде. Такие вот, Ириша, дела. — Я тяжело вздохнул.

Упал кожаный футляр со скрипкой. Ира побледнела. Чтобы устоять, крепко схватила меня за локоть. Я отвел ее к дивану. Снял промокшую насквозь куртку. Налил два полных стакана виски.

— Выпьем, Ириша. За Женьку, не чокаясь.

Выпили до дна. Без закуски. Закурили.

— Что с ним случилось, Вадим?

Я рассказал все, что было мне известно. Ира слушала, затаив дыхание. Ее глаза стали еще печальнее.

— Сегодня четверг, — грустно сказала Ира. — Мы с Женей встречались по четвергам. Раньше у меня. Но там плохо. А потом и Женечка младший появился — Евгений Евгеньевич! Так что виделись здесь. Каждый четверг. Это был самый лучший для меня день недели. — Она была готова разрыдаться, но отважно сдерживала слезы. Может быть, стеснялась меня…

Да, то, что у Женьки, оказывается, есть сын, было для меня откровением. Молчал, темнила. Даже лучшему другу не открылся, не похвастал. Об Ире я от него что-то слышал, но вовсе не больше, чем о других его многочисленных пассиях.

— Поплачь, Ира. Легче будет. — Мне стало ее очень жалко.

— В Канаду Женька тоже улетел в четверг. И я полечу туда. Я найду это место. Там, Саша, и поплачу.

Я вздрогнул:

— Почему ты назвала меня Сашей? Я Вадим.

— Извините, Вадим. Женя мне часто рассказывал о Саше. Это его лучший друг. Он его очень любил. Обещал с ним познакомить… Вы знаете Сашу?

— Саша Комаров тоже погиб, Ира. Мне тяжело об этом рассказывать. Можно не буду?

— Можно, — тихо разрешила Ира. — Налейте еще виски.

Я вылил остатки. Хватило только до половины стакана.

— Я обязательно полечу. Не знаете, Вадим, это очень дорого? Я коплю на квартиру, и у меня уже есть около пяти тысяч, — в синих глазах промелькнули гордость и надежда. — Как думаете, хватит?

— Еще останется. А то, что лететь решила, это правильно. От меня Женьке поклонишься.

Мы выпили. Опять не чокаясь и опять не закусывая.

— Может, сыграешь, Ириша?

Она молча достала из футляра старенькую потертую скрипку:

— Это любимый Женин романс.

Ира играла не только вдохновенно, этому бы я не удивился, она играла профессионально.

— Я консерваторию закончила, — предугадала мой вопрос Ира. — А то, что у метро выступаю, так мне очень деньги нужны. Не должен наш с Женей сын в этом коммунальном кошмаре жить, где с утра до вечера пьянка. Да и ночью тоже. В сентябре, кстати, меня ждут в музыкальной школе. Буду еще и частные уроки давать. Я заработаю. Я вытащу его оттуда. Моего Женечку. Единственного теперь… Всё, Вадим, я совсем пьяная. Пойду. Можно я иногда заходить буду? Наверное, мне должно быть тяжело здесь. Но нет. Как раз здесь мне спокойно и хорошо. Как будто Женька вот-вот появится… Все, пошла. Пьяная я.

Бережно уложив в футляр скрипку и захватив пару сигарет, она ушла, унося с собой щемящие сердце звуки любимого Жениного романса.

* * *

Пора бы приступать к расшифровке Баса. Но как? С чего начать? Пожалуй, начать надо с денег, неожиданно решил я. С оставшимися двумя сотнями в бумажнике много не расшифруешь. Тут вариант один — надо заводить «Ладу» и ехать в офис на Кондратьевский. Притом сейчас самое удобное время. Поздний вечер, на фирме ни души. А это как раз то, что мне нужно.

Однако буквально сразу же жизнь внесла в мои планы некоторые коррективы. Ухоженная Женькина «Лада», всего лишь один раз приветливо чихнув, заводиться категорически отказалась. Сел аккумулятор. Пришлось ставить его на зарядку и затем топать на улицу ловить такси. Впрочем, уже через полчаса я поднимался по знакомому крылечку к дверям родной фирмы. Теплая Женькина куртка и темно-синий костюм в полоску сидели на мне вполне прилично. Но это было не столь уж и важно. Во-первых, было темно, а главное, ни в офисе, ни вокруг него, ни даже рядом в аптеке не было никого. Привычно, практически на ощупь я открыл дверь, так же без проблем быстро разобрался с сигнализацией. Пройдя по коридору, вошел в приемную и включил свет. На дальней стенке, над стеклянным журнальным столиком, рядом с цветным ксероксом висела фотография в черной траурной рамке. Я так отвык от собственного лица, что, лишь прочтя надпись под фотографией, понял, чье же это фото. Короткие, но очень теплые строчки обо мне заканчивались сообщением о том, что завтра — сорок дней, и все желающие могут собраться на Северном кладбище в пятнадцать часов. Снизу подпись: «Коллеги по работе». Ну что же, очень даже трогательно! И вазочка на столике, и гвоздички в ней свежие, десять штучек. Не поскупились коллеги по работе. И информация тоже весьма кстати. Знаю теперь, где я захоронен, — на Северном. Рядом с мамой, наверное. Значит, кремировали меня, несчастного. И что завтра сорок дней, тоже знаю.