— Эй, смотрите! Статуя Свободы!!! Мы в Америке! Статуя Свободы! Смотрите все!!!

Ниньо Сулай подскочил как ошпаренный:

— Беги, малыш. Приплыли.

Жоан поднялся на палубу полюбоваться впечатляющим зрелищем. В предрассветном тумане их приветствовала высокая женщина, поднявшая к небу факел. Вдали вырисовывалась чужая жизнь. Облаками стелился дым фабричных труб. Гордо возвышались небоскребы. Верхушка Эмпайр-стейт-билдинга пронзала небеса. Это было чудесно. Ни на что не похоже. Для многих пассажиров путь оканчивался здесь. Нью-Йорк олицетворял свободу и избавление от безумной войны, уничтожающей все живое. На лайнере было полно евреев, интеллектуалов — беженцев, которые в последнем отчаянном порыве бросили все свое имущество, кроме чувства собственного достоинства, чтобы создать себя заново на новом берегу. Главная ценность — жизнь — осталась при них.

Крики и рукоплескания вернули его к действительности. Город пугал Жоана одним своим видом. Содержимого его карманов не хватит ни на то, чтобы ехать дальше, ни на то, чтобы остаться.

С корабля он сошел не помня себя от волнения. В горле стоял ком. Ниньо Сулай поджидал его возле сходен.

— И куда ты теперь?

— В Колумбию.

— Пойдем со мной, осмотришься денек-другой, покажу тебе, сколько интересного тут творится.

— Денег нет. Да и не хочется.

— Не можешь же ты остаться вот так...

— А я и не останусь, я уеду. Ничего у меня нет, и ждать мне нечего.

— Все когда-нибудь проходит.

— И это говоришь мне ты? Думаешь, я не знаю, что ты все еще сохнешь по своей кубинке?

— Порой любовь убивает, мой юный друг. Меня вот эта прикончила. Но у меня есть музыка, и уж ее-то никто не отнимет. И у тебя тоже есть что-то, что принадлежит только тебе, не забывай об этом.

Они крепко обнялись на прощание. Прежде чем уйти, пианист всучил ему несколько долларов и номер телефона:

— На случай, если все же решишь задержаться.

Оставшись в порту один на один со своим скудным багажом и неизбывной тоской, Жоан смотрел, как растекается по улицам толпа пассажиров. Люди уходили в неведомый мир, говорящий на чужом языке.

Потом он долго бродил среди рыбацких лодок, тюков и подъемных кранов, пытаясь составить план действий, который хоть сколько-нибудь приблизил бы его к цели. К нему то и дело обращались, но он не понимал ни слова. Одни вроде бы втолковывали, чтобы он отсюда убирался, другие, кажется, предлагали помощь. Голова у него раскалывалась после ночной попойки, горло пересохло, а желудок свело от голода. Убавив на пару центов свои и так убогие денежные запасы, он мелкими глотками выпил стакан черного кофе, заметно разбавленного водой, и сжевал кусок черствого хлеба. Неизбежная нищета подступала все ближе.

Разыскав билетную кассу, он спросил по-испански, как ему отсюда добраться до Колумбии. Из всей его речи кассир с трудом понял только слово «Колумбия», которое он повторил как «Коламбия», и тогда Жоан решил написать, что ему нужно, на обрывке бумаги.

— Ah! Columbia! South America. Wednesday at 6.00 o'clock. La Heroica.

Жоан ничего не понял. Служащий знаками велел ему подождать.

— Wait a minute, wait a minute, boy.

Вернулся он в сопровождении женщины, чьи черты выдавали латинское происхождение.

— Что тебе, мальчик?

Наконец-то хоть кто-то, говорящий на его языке!

— Сеньора, мне надо попасть в Колумбию.

Женщина выслушала кассира, повторившего то же, что он говорил Жоану, и объяснила:

— В среду, в шесть утра, в Колумбию отплывает судно, называется «Ла Эроика».

— Сколько стоит билет? Самый дешевый, будьте любезны.

Сверившись со списком, они назвали ему цену.

Жоан знал, что ему не хватит. Не говоря уж о том, что придется как-то прожить здесь два дня — еще только понедельник. Холодное апрельское утро понедельника.

— Большое спасибо. Я вернусь позже, схожу за деньгами.

Женщина и кассир переглянулись. Они понимали, что он не вернется, но в Нью-Йорке такое никому не в новинку. Город полон бесприютных бродяг, людей, не имеющих ни крова, ни работы, пасынков удачи, а с тех пор, как началась война в Европе, еще и голодных эмигрантов, упорно стремящихся построить себе новое будущее.

Жоан вернулся на улицу. Теперь ему ничего не оставалось, кроме как отыскать корабль «Ла Эроика». Никогда он не думал, что будет вынужден путешествовать зайцем, хотя и слышал множество историй о безбилетных пассажирах, которые скрывались меж тюков и товаров, иногда даже заворачивались в упаковочные материалы и тряслись в загаженных трюмах на самой гнилой репутации суденышках, лишь бы очутиться в желанном порту. Он спрячется, и будь что будет. Рассказ Ниньо Сулая поверг его в глубочайшее уныние, и тем не менее сейчас, как никогда, он стремился к цели. Если уж измена, то он должен убедиться в ней собственными глазами.

Он решил оставшиеся два дня не покидать порта, чтобы ненароком не заблудиться в этом чужом, неприветливом мегаполисе.

Днем рыбный базар оглушал многоголосым шумом, глаза разбегались от обилия еды, о которой ему, Жоану, нечего было и мечтать. Со всех сторон его толкали рыбаки, перетаскивающие ящики с уловом. Сыпались кубики льда, обреченно шевелились моллюски, крупные рыбины бились в предсмертной агонии. Ближе к закату суета постепенно сходила на нет, рынок растворялся на глазах и окончательно исчезал, когда на берег опускался зябкий вечерний туман. Наступала тишина, пропитанная резким запахом протухших даров моря.

Две ночи юноша перебивался, завернувшись в старый плед, который заставил себя украсть, воспользовавшись невнимательностью рабочего, переправлявшего с места на место огромные деревянные ящики с пометкой «Не бросать!». Кофе и булочки чуть-чуть и совсем ненадолго смягчали протесты его исстрадавшегося желудка. Но по крайней мере он успел изучить передвижения грузчиков и матросов, крутившихся возле судна.

В среду на рассвете, дрожа от холода и голода, он спрятался в большой партии груза бытовых электроприборов фирмы «Вестингхаус». Колумбийский корабль вывозил из Америки разного рода домашнюю утварь на продажу, а заодно, чтобы не упускать лишней прибыли, прихватывал несколько неприхотливых пассажиров, готовых довольствоваться более чем скромными каютами.

Скрючившись и затаив дыхание, Жоан слушал, как приближаются и удаляются голоса грузчиков, снующих туда-сюда между упакованными холодильниками. Они проверяли все так тщательно, будто знали, что он тут прячется. (На самом-то деле они просто привыкли перестраховываться: мало ли, какие бури застигнут корабль в пути, так что все тюки и ящики должны быть как следует закреплены.)

В пути им предстояло провести десять долгих дней, но Жоан еще этого не знал. И как ему здесь выжить, он тоже не представлял. Корабль ничуть не походил на трансатлантический лайнер или что-либо подобное; это была старая, ржавая посудина, и плавало на ней с континента на континент барахло, не приносившее почти никакой выручки. Новоявленный «заяц» подозревал, что путешествие может закончиться для него смертельным исходом, но это его не пугало. Он чувствовал себя как никогда одиноким, брошенным на милость черной судьбы, ему казалось, что и в могиле хуже уже не будет. Шестнадцатилетний мальчишка, он словно постарел душой на целый век.