Верная «Тастамена» все лето возила аляскинцев — рыбаков, путешественников, рабочих, туристов, даже спортивные команды старшеклассников. На палубе теснились автомобили и грузы: строительное оборудование, тракторы, экскаваторы, стальные балки. Для неприхотливых туристов поездка на пароме была чем-то вроде бюджетного круиза по красивым труднодоступным местам, приятным досугом. Для здешних жителей — привычной дорогой в город.

Лени сотни раз плавала на пароме, но никогда еще не ощущала такой свободы, как сейчас. Казалось, возможно все. Словно старенькая посудина везла ее прямиком в будущее.

Ветер дул в лицо, над головой с криком кружили чайки и ржанки, то пикировали, то взмывали на воздушных волнах. По зеленой глади моря бежала рябь от парома.

Мэтью встал за спиной Лени, тоже оперся о перила. Она невольно откинулась к нему, греясь его теплом.

— Даже как-то не верится, что все это происходит с нами, — призналась она. Впервые в жизни она почувствовала себя обычным подростком — настолько, насколько они с Мэтью могли себе это позволить. Подростком, который в субботу вечером ходит в кино, а после сеанса покупает в закусочной молочный коктейль.

— Я поступил в университет в Анкоридже, — сообщил Мэтью. — Буду играть в их хоккейной команде.

Лени повернулась и оказалась в объятиях Мэтью. Ее волосы хлестали его по лицу.

— Поехали со мной, — предложил он.

Предложение это, как прекрасный цветок, распустилось и тут же завяло у Лени в руках. У Мэтью совсем другая жизнь. Он талантлив и богат. Мистер Уокер хочет, чтобы сын учился в университете.

— Мы не можем себе этого позволить. Да и родителям надо помогать.

— Можно получить стипендию.

— Я не могу уехать, — тихо проговорила Лени.

— Я понимаю, твой папа с причудами, но почему ты не можешь уехать?

— Не из-за него, — пояснила Лени. — Я не могу бросить маму. Я ей нужна.

— Она уже взрослая.

Лени не находила слов, чтобы ему объяснить.

Мэтью все равно не понять, почему ей порой кажется, что без нее мама пропадет.

Мэтью прижал ее к себе. Интересно, заметил ли он, как я дрожу, подумала Лени.

— Господи, Лен, — прошептал он ей в волосы.

Неужели он специально сократил ее имя, чтобы оно зазвучало по-новому, только для них?

— Я бы с радостью, но не могу, — ответила Лени.

Оба молчали. Она размышляла о том, что их жизни складываются совершенно по-разному, а ведь на Большой земле все иначе, там они с Мэтью самые обычные подростки, каких миллионы.

В Хомере они сошли на берег вместе с прочими пассажирами и, взявшись за руки, смешались с толпой восторженных туристов и местных жителей в затрапезной одежде. Лени и Мэтью ели палтуса с картошкой фри на веранде ресторанчика на оконечности песчаной косы и бросали ломтики соленой жирной картошки слетевшимся птицам. Мэтью купил Лени фотоальбом в сувенирной лавке, где продавались елочные игрушки с флорой и фауной Аляски и футболки с надписями типа «Не козли меня» и «Тебя крабёт?».

Они болтали обо всем и ни о чем. О том, как на Аляске красиво, как непредсказуемы приливы и отливы, как много машин и людей на косе.

Лени сфотографировала Мэтью перед салуном «Морской волчара». Сто лет назад здесь была почта и бакалейная лавка — в медвежьем углу, который даже аляскинцы называют «краем света». Теперь же в темных закоулках старенькой таверны горожане сидели бок о бок с туристами; стены были увешаны памятными мелочами. Мэтью написал «ЛЕНИ И МЭТЬЮ» на долларовой купюре, приколол к стене, и доллар их тут же затерялся среди тысяч прочих банкнот и бумажек.

Это был лучший день в жизни Лени, и когда он закончился и они на водном такси возвращались в Канек, Лени, сидевшая на корме, не в силах была справиться с грустью. На «Тасти» и в городской толпе они были обычными подростками. Теперь же вокруг ни души — лишь капитан водного такси да морской простор.

— До чего же не хочется возвращаться домой, — призналась Лени.

Мэтью обнял ее, прижал к себе. Лодку качало, она то поднималась, то опускалась на волнах.

— Так давай убежим, — предложил он.

Лени рассмеялась.

— Нет, правда. Я так и вижу, как мы с тобой путешествуем по миру, бродим с рюкзаками по Южной Америке, лезем на Мачу-Пикчу. А потом, когда все-все повидаем, осядем где-нибудь. Я пойду служить пилотом в какую-нибудь авиакомпанию, а может, стану фельдшером на «скорой». Ты будешь фотографом. Вернемся домой, поженимся, заведем непослушных детей.

Лени понимала, что Мэтью говорит несерьезно, так, мечтает вслух, но ее охватила тоска. Она и подумать не могла, как на самом деле ей всего этого хочется. Лени выдавила улыбку и решила подыграть, словно его слова и не ранили ее в самое сердце.

— Фотографом, говоришь? А что, отличная мысль. Когда мне будут вручать Пулитцеровскую премию, я обязательно накрашусь и надену туфли на шпильках. И закажу мартини. Но вот насчет детей не уверена.

— Детей непременно. Я хочу, чтобы у нас была рыжая дочка. Я научу ее пускать по воде блинчики и ловить чавычу.

Лени ничего не ответила. Почему ее так расстроила эта пустая болтовня? Зря Мэтью так размечтался, да еще вслух. У него погибла мать, у нее опасный отец. Семья, будущее — все это так ненадежно.

Такси замедлило ход и боком пришвартовалось к пристани. Мэтью спрыгнул и обвязал трос вокруг железного кнехта. Лени сошла на берег, Мэтью отвязал трос и бросил обратно на борт.

— Вот мы и дома, — сказал он.

Лени окинула взглядом хижины на облепленных ракушками сваях над водой.

Дома.

Они вернулись в реальную жизнь.

* * *

На следующий день на работе Лени то и дело ошибалась. Написала на коробках с трехпенсовыми гвоздями[58] не то, что нужно, поставила их не туда, а вместо того чтобы исправить ошибку, стояла и глазела на коробки, размышляя: «А может, все же поехать учиться?» Неужели получится?

— Езжай домой, — к Лени подошла Марджи-шире-бар-жи, — что-то ты сегодня витаешь в облаках.

— Да все в порядке, — возразила Лени.

— Нет, не в порядке. — Она бросила на Лени проницательный взгляд. — Я видела, как вы вчера с Мэтью шли по городу. Ты играешь с огнем, девочка.

— В-в-в каком смысле?

— Сама знаешь в каком. Хочешь, поговорим об этом?

— Тут не о чем говорить.

— Думаешь, я вчера родилась? Мой тебе совет: будь осторожна, и все.

Лени не ответила. Она сейчас не соображала, что ей говорят, а рассуждать и вовсе не могла. Она вышла из магазина, забрала велосипед и поехала домой. Покормила скотину, натаскала воды из колодца, который они выкопали несколько лет назад, и пошла в дом. Ее обуревали мысли и чувства, так что очнулась Лени уже на кухне, с мамой, но как там очутилась, не помнила.