Встречаемся в полночь.

Весь день эта фраза не выходила у нее из головы. На уроках Лени смотрела на Мэтью и понимала, что он думает о том же.

«Пожалуйста», — последнее, что он ей сказал.

Она отказалась и намерена была выдержать характер, но, когда вернулась домой и принялась хлопотать по хозяйству, поймала себя на мысли о том, что с нетерпением ждет, когда же сядет солнце.

Обычно Лени не обращала внимания, который час. Было важно другое: стемнело, начался прилив или отлив, зайцы-беляки поменяли цвет шубки, птицы вернулись или улетают на юг. Так они исчисляли время — по работе в огороде, по нересту лосося, по первому снегопаду. В учебные дни Лени поглядывала на часы, но без особого рвения. Никого не волновало, если опоздаешь на урок, — ни зимой, когда морозы бывали такие, что машины не заводились, ни осенью и весной, когда полным-полно хлопот по хозяйству.

Сейчас же она пристально следила за временем. Внизу, в гостиной, папа с мамой лежали рядышком на диване и тихонько разговаривали. Папа то и дело касался синяков на мамином лице, просил прощения и клялся в любви.

В одиннадцатом часу Лени услышала, как он сказал: «Ты как хочешь, а меня уже ноги не держат», и мама ответила: «Меня тоже».

Родители выключили генератор и в последний раз подбросили дров в печурку. Зашелестела занавеска из бусин: они ушли в спальню.

Все стихло.

Лени лежала и считала все подряд: вдохи и выдохи, стук сердца. Она и хотела, чтобы время шло быстрее, и боялась этого.

Она проигрывала в уме различные сценарии: что будет, если она выйдет к Мэтью? останется дома? попадется? не попадется? Снова и снова твердила себе, что вовсе не ждет полуночи, не такая уж она отчаянная дура, чтобы улизнуть из дома.

Настала полночь. Лени услышала, как в последний раз негромко щелкнула стрелка ее часов.

И тут же за открытым окном раздалась тихая птичья трель — почти как настоящая.

Мэтью.

Лени вылезла из-под одеяла и оделась потеплее.

Она замирала от каждого скрипа лестницы, от каждого шага, так что до двери добиралась целую вечность. Сунула ноги в резиновые сапоги, натянула дутую жилетку.

Затаив дыхание, щелкнула замком, отодвинула засов и открыла дверь.

Ее овеяла ночная прохлада.

На холме над берегом, на фоне розово-аметистового неба, чернел силуэт Мэтью.

Лени затворила дверь и бросилась к нему. Он взял ее за руку, и они побежали по заросшему травой мокрому двору, перевалили холм и спустились по шаткой лестнице на берег, где Мэтью уже расстелил одеяло, придавив его по краям большими камнями.

Лени легла. Мэтью тоже. Она почувствовала тепло его тела и сразу успокоилась, хотя они сильно рисковали. Обычные подростки, наверно, сейчас болтали бы без умолку, смеялись. Или еще что-нибудь. Пили бы пиво, курили травку, обнимались, целовались. Но и Мэтью, и Лени знали, что у них все совершенно иначе, чем у тех, для кого тайком улизнуть из дома — обычное дело. Оба без слов понимали, что в гневе ее отец способен натворить бед.

Она слышала, как шумит прибой, как скрипят сосны в шелесте весеннего ветерка. Все заливал тусклый свет бледно-лилового ночного неба. Мэтью показывал Лени созвездия, рассказывал о каждом. И казалось, будто окружающий мир стал сказкой, полной не тайных опасностей, а бесконечных возможностей.

Мэтью повернулся на бок. Они лежали лицом к лицу, Лени чувствовала его дыхание, прядь его волос щекотала ее щеку.

— Я говорил с миссис Роудс, — сказал Мэтью. — Она считает, что ты еще успеешь поступить в университет. Подумай об этом. Ведь там мы будем вместе, вдали от всего этого.

— Моим это не по карману.

— Есть стипендии. Можно взять кредит под небольшие проценты. Так что все в наших силах. Абсолютно все.

Лени на мгновение позволила себе помечтать. О жизни. Своей собственной.

— А может, и правда подать заявление, — проговорила она, но даже когда произносила вслух эту свою мечту, думала о том, какую цену придется заплатить. Причем расплачиваться придется маме. И как потом ей, Лени, с этим жить?

Но неужели она сама до конца своих дней заперта в ловушке, куда ее загнали мамин выбор и папино бешенство?

Мэтью повесил ей на шею ожерелье, застегнул на ощупь в темноте.

— Я сам вырезал.

Лени потрогала костяное сердечко на металлической цепочке, тонкой, как паутинка.

Она погладила Мэтью по лицу. Щеки у него поросли колючей щетиной.

Он прижался к ней всем телом, бедро к бедру. Они поцеловались; Мэтью прерывисто дышал.

Лени и не подозревала, что любовь возникает вмиг, из ниоткуда, точно Вселенная из Большого взрыва, и меняет тебя и всю твою жизнь. Она вдруг поверила в Мэтью, в то, что у них все получится. Поверила так же, как верила в силу тяжести или в то, что Земля круглая. Но ведь это безумие. Безумие. Когда он поцеловал ее, она увидела целый новый мир, новую Лени.

И отстранилась.

Глубина этого нового чувства ее страшила. Ведь настоящая любовь приходит постепенно, разве нет? А не так стремительно, словно столкнулись планеты.

Вожделение. Теперь она знала, что это такое. Вожделение. Слово старое, откуда-то из эпохи Джейн Эйр, но для Лени такое же новое, как эта секунда.

— Лени! Лени!

Это кричал отец.

Лени села. О господи.

— Сиди здесь.

Она вскочила и бросилась к зигзагообразной лестнице, обветшавшей от непогоды. С топотом взбежала по затянутым проволочной сеткой ступенькам. Жилетка распахнулась.

— Я тут, пап, — задыхаясь, выкрикнула Лени и помахала ему.

— Слава богу, — ответила отец. — А то я пошел отлить, смотрю — твоих сапог нету.

Сапоги. Так вот на чем она прокололась. На такой мелочи.

Лени ткнула пальцем в небо. Заметил ли он, как она запыхалась? Слышит ли, как колотится ее сердце?

— Смотри, как красиво.

— А.

Она стояла рядом с ним, стараясь отдышаться. Он обнял ее за плечи. Точно свою собственность.

— Лето здесь волшебное, правда?

Слава богу, что травянистый косогор скрывал от глаз берег. Лени не видела ни изгиб, усыпанный галькой и осколками ракушек, ни одеяло, что принес Мэтью. Как и самого Мэтью.

Лени сжала в руке костяное сердечко, острый его конец колол ладонь.

— Никогда так больше не делай, Рыжик. Будь осторожнее. В это время года могут напасть медведи. Еще чуть-чуть — и я бы схватил ружье и пошел тебя искать.