Папа с улыбкой поднял руки. Лени знала эту улыбку: в ней не было ни капли веселья.

— Я никого ни в чем не виню. Я все понимаю. Я лишь указываю на опасность, которую вы упустили. Когда ВНМТ, у каждого из наших соседей найдется душещипательная история. Всем вдруг понадобится то, что есть у нас, и вы рады будете с ними поделиться. Вы же так давно их знаете. Я понимаю. Поэтому и хочу защитить вас от вас же самих.

— Бо наверняка этого хотел бы, — добавил Чокнутый Эрл, скрутил цигарку, закурил и так глубоко затянулся, что Лени испугалась, как бы он не окочурился на месте. — Скажи им, — выдохнул он.

Папа присел на корточки, открыл коробку и сунул руку внутрь. Выпрямился и показал всем доску, утыканную сотней гвоздей, вбитых так кучно, что та смахивала на оружие. В другой руке у него была граната.

— Отныне никто не явится сюда как ни в чем не бывало. Мы выстроим стену с колючей проволокой. По периметру выроем канаву, чтобы враг не прошел. В канаву бросим доски с гвоздями, разбитое стекло, шипы. В общем, все, что найдем.

Тельма рассмеялась.

— Это не шутки, мисси, — заметил Чокнутый Эрл.

— Кладем гранату в стеклянную банку, — вещал отец, сияя от удовольствия, что так здорово придумал, — выдергиваем чеку, закрываем крышку, тем самым сжимаем предохранитель. И закапываем. А когда кто-нибудь наступит на банку, она разобьется — и ба-бах.

Никто не проронил ни слова. Все молчали, лишь собаки лаяли во дворе.

Чокнутый Эрл хлопнул папу по спине:

— Зашибись, Эрнт. Сильно придумано.

— Нет, — возразила Тельма и повторила: — Нет. Нет.

Чокнутый Эрл еще что-то горланил, так что негромкий голос Тельмы услышали не сразу. Она пробралась вперед, вышла на шаг из толпы и осталась одна-одинешенька впереди всех, как наконечник стрелы.

— Нет, — сказала она.

— Нет? — прошамкал ее отец.

— Пап, ну он же совсем рехнулся, — ответила Тельма. — У нас дети. Вдобавок некоторые из вас, чего уж там, не дураки выпить. Нам нельзя минировать участок. Ведь мы сами же потом и наступим на эти мины.

— Занимайся своим делом, — отрезал папа. — А за безопасность я отвечаю.

— Нет, Эрнт. Я отвечаю за свою семью. И я еще могу понять, когда собирают припасы и придумывают, как в случае чего фильтровать воду. Я научу дочек полезному — стрелять, охотиться, ставить капканы на зверя. Хотите с отцом чесать языки про атомную войну и пандемию — ради бога, я вам слова не скажу. Но я не хочу изо дня в день жить в страхе, что кто-нибудь из нас может случайно погибнуть.

— Чесать языки? — тихо произнес папа.

Все заспорили, заговорили разом. Лени почувствовала, что между взрослыми разверзлась и ширится пропасть. Они разделились на две группы: одни хотели, чтобы семья жила дружно (таких было большинство), другие готовы были убить любого, кто посмеет приблизиться к подворью (папа, Чокнутый Эрл и Клайд).

— У нас дети, — настаивала Тельма. — Не забывайте об этом. Какие еще мины, какие гранаты?

— А если сюда явятся враги с пулеметами? — Отец огляделся в поисках поддержки. — Убьют нас и заберут припасы.

Лени услышала, как Малышка спросила:

— Мам, это правда? Нас убьют?

И спор вспыхнул снова. Взрослые стояли лицом к лицу и орали друг на друга, раскрасневшись от злости.

— Хватит! — Чокнутый Эрл вскинул костлявые руки. — Я не могу допустить, чтобы моя семья переругалась. К тому же у нас и правда дети. — Он повернулся к папе: — Извини, Эрнт. Но я вынужден согласиться с Тельмой.

Папа попятился от старика.

— Хорошо, Эрл, — сдавленным голосом произнес он. — Как скажешь.

Харланы тут же успокоились, подошли друг к другу, по-семейному попросили прощения и переменили тему. Интересно, подумала Лени, заметил ли кто из Харланов, как папа их сторонится, какими глазами смотрит, как злобно сжал губы.

В мае вернулись стаи песочников, кружили над головой, ненадолго присаживались отдохнуть на волнах, после чего продолжали путь на север. В этом месяце на Аляску прилетало столько птиц, что за ними не было видно неба. Пение, крик и писк не смолкали.

Обычно весной Лени лежала в постели и слушала весь этот гомон, угадывая птиц по голосам, сверяла время по прилету и отлету стай, с нетерпением ждала лета.

Но в этом году все было иначе.

До конца учебного года оставалось всего две недели.

— Что-то ты молчишь, как язык проглотила, — заметил папа, сворачивая на школьную стоянку, и припарковался возле пикапа Мэтью.

— Все в порядке. — Лени взялась за ручку двери.

— Это из-за безопасности?

Лени повернулась к нему:

— Ты о чем?

— С того вечера у Харланов вы с мамой все дуетесь да кукситесь. Я же вижу, что вы боитесь.

Лени смотрела на него, не зная, что и сказать. После скандала с Харланами отец себе места не находил.

— Тельма оптимистка. Прячет голову в песок, как страус. Не хочет смотреть правде в глаза. Потому что страшно. Но и отворачиваться нельзя. Надо готовиться к худшему. Я сдохну, а не дам вас с мамой в обиду. Ты ведь это понимаешь, правда? Ты же знаешь, как сильно я вас люблю. — Он взъерошил ей волосы: — Не бойся, Рыжик. Я вас спасу.

Лени вылезла из пикапа, захлопнула дверь и вытащила из багажника велосипед. Повесила рюкзак на плечо, прислонила велик к забору и пошла к школе.

Папа посигналил и укатил.

— Эй! Лени!

Она оглянулась.

За деревьями напротив школы прятался Мэтью. Он ей помахал.

Лени подождала, пока папин пикап скроется за углом, и побежала к Мэтью.

— Чего?

— Давай сегодня прогуляем школу и съездим на «Тасти» в Хомер.

— Прогуляем школу? Съездим в Хомер?

— Ну давай! Классно будет!

Лени знала сто тысяч причин, по которым не следовало соглашаться. Знала она и то, что сегодня отлив и отец планировал утром собирать моллюсков.

— Никто не узнает, а если даже и узнает, подумаешь. Мы же выпускники. Уже май. На Большой земле все выпускники в мае прогуливают уроки.

Лени понимала, что этого делать не стоит, это даже опасно, но не могла отказать Мэтью.

Она услышала низкий, элегически печальный гудок подходившего к пристани парома.

Мэтью взял ее за руку, и не успела Лени опомниться, как они уже выбежали с школьной парковки, взобрались на холм, пронеслись мимо старой церкви и влетели на ожидавший паром.

Паром медленно отчалил. Лени стояла на палубе, опершись о поручни.