впускай, – говорит Гарви патрульному, и тот спускается открыть подъезд. Спустя секунды в квартиру набивается десяток родственников, включая мать и старшую дочь жертвы, и немедленно поднимается галдеж.

Старшие занимаются описью кухонных приборов, цветного телевизора, музыкального центра. В таких местах, как Гилмор-стрит, рекламация ценностей жертвы – посмертная обязанность, причем не столько из-за жадности, сколько из-за стопроцентной уверенности, что, стоит разойтись слухам, как на земные богатства новопреставившегося слетятся все местные домушники – если успеют проникнуть в квартиру после того, как уедет полиция, и до того, как опомнятся родственники. Скорбь будет потом, но сегодня мать жертвы не собирается бросать на растерзание волкам домашний многоканальный развлекательный центр.

Остальные озираются с мрачным любопытством. Двоюродный брат указывает на свернувшуюся красную лужу на ковре спальни.

– Это кровь Лины?

Патрульный кивает, и брат поворачивается к старшей дочери жертвы.

– Кровь Лины, – повторяет он. Не стоило. Потому что теперь старшая сестра Джеки завывает, что есть мочи, и бросается к красному пятну, растопырив руки.

– МАМА, МАМА, Я ВИЖУ МАМОЧКУ, – девушка возит руками в луже, собирая как можно больше крови. – МАМОЧКА, Я ВИЖУ МАМОЧКУ…

Гарви наблюдает, как двоюродный брат и еще какой-то родственник оттаскивают ее от лужи.

– …МАМОЧКА, НЕ УХОДИ, МАМОЧКА…

Девушка с криками простирает перед собой окровавленные руки. Предчувствуя немаленький счет из химчистки, Гарви отступает, потом направляется к двери.

– Ладно, Джеки, – говорит он – Спасибо. Я же дал свой телефон?

Джеки Лукас кивает, потом поворачивается успокаивать сестру. Когда вопли становятся еще истошнее, Гарви сбегает вслед за криминалистом и заползает в замерзший салон «кавалера». Всего он потратил на осмотр места происшествия меньше четырех часов.

Перед возвращением в отдел убийств Гарви проезжает еще двенадцать кварталов на север, чтобы проверить, не нужна ли помощь с вызовом на подозрительную смертьпоступившим через три часа после вызова на Гилмор-стрит. Гарви уже звонил в офис и услышал от Дэйва Брауна, что второй вызов тоже может быть убийством, причем как-то связанным с Шарлин Лукас. Гарви поднимается на второй этаж дома в ряду на Лафайет-авеню и обнаруживает Рика Джеймса и Дэйва Брауна над телом пятидесятилетнего мужчины.

Как и Лину Лукас, жертву на Лафайет-авеню застрелили в голову и несколько раз ударили ножом, правда, здесь – в грудь. Как и у Лины Лукас, рядом с головой жертвы – подушка, испачканная порохом. Более того, лицо жертвы покрыто теми же неглубокими порезами – их больше двадцати. Жертву – очевидно, убитую уже давно, – нашли родственники, которые заволновались из-за отсутствия старика и вошли через незапертую заднюю дверь. Следы взлома также отсутствовали, но кто-то обшарил всю комнату, где найдена жертва.

Дела однозначно объединяются, когда Гарви узнает, что мертвец – Пернелл Хэмптон Букер, отец Винсента Букера, того самого предприимчивого паренька на побегушках у Роберта Фрейзера, торгующего дурью и спавшего с Линой Лукас. Стоя в спальне покойного, Гарви почти наверняка знает, что обе жизни отняла одна и та же рука.

Оставив Брауна и Джеймса на месте преступления, Гарви возвращается в отдел и закапывается в бумажную работу за дальним столом. Он все еще там, когда оба детектива возвращаются с Лафайет-авеню.

Словно мало непосредственных сходств между местами преступлений, еще и пуля, извлеченная из мозга Пернелла Букера на вскрытии следующим утром, – та же извращенная плосконосая, 38-го калибра. Тем же вечером Дэйв Браун, старший по Лафайет-авеню, подруливает к столу Гарви с фотографией юного Винсента Букера.

– Йо, видать, будем работать вместе.

– Видать.

В тот день с Гарви уже связался анонимный осведомитель – женщина позвонила в отдел убийств и сказала, что слышала разговоры в баре на Западной Пратт-стрит. Какой-то человек сказал другому, что Лину Лукас и старика на Лафайет убили из одного ствола.

Интересный слух. Баллистики подтверждают это на следующий день.

Понедельник, 29 февраля

Проходит неделя с тех пор, как в один и тот же вечер обнаружили Лину Лукас и Пернелла Букера, и оба дела мало-помалу, но продвигаются. Папки набиваются свежими отчетами, а по примете балтиморского убойного, в котором насилие одного дня затмевается насилием следующего, толстая папка – это к добру. Над осторожничающими насмехается само время, поэтому детектив – памятуя об этом – посвящает драгоценные часы лучшим версиям, возит в центр вероятных свидетелей и подозреваемых в надежде, что что-нибудь да сложится. Потому что отлично знает: не успеет он проверить натянутую версию или, еще лучше, развернуть продолжительное всестороннее расследование, как на стол ляжет новая папка. Но почему-то Рича Гарви, будто он какой-то особенный, закон убывающей доходности никогда не касался.

– Он как пес с костью, – однажды с гордостью сказал о нем Роджер Нолан другому сержанту. – Если получает дело и по нему есть хоть что-то, он его уже не отпустит.

Конечно, так Нолан говорит только другим сержантам; Гарви он ничего подобного в жизни не скажет, обычно прибегая к вымыслу о том, будто это норма – бросать дело, только когда исчерпаны все возможности. На самом деле нет ничего дальше от нормы. Ведь реальность такова, что после пятидесяти, шестидесяти или семидесяти убийств, сценарий «дохлый черный в подворотне» начинает надоедать. И ничего не удручает детектива больше, чем когда он возвращается в офис, вбивает имя жертвы в компьютер и получает распечатку уголовной истории на пять-шесть страниц, целый свиток до пола. В отделе убийств выгорание – это не профессиональный риск, а психологическая гарантия. Эта зараза, перескакивающая от детектива на его напарника, а от напарника – на всю бригаду, этот настрой «да всем насрать» угрожает не расследованиям с настоящими жертвами – они-то на самом деле часто исцеляют от выгорания, – а скорее расследованиям, где покойник ничем не отличается от своего убийцы. Коан американского детектива: слышен ли звук падающего наркодилера в Западном Балтиморе, если рядом никого нет?

После четырех лет в убойном и тринадцати в полиции Гарви – один из немногих обитателей отдела, у кого еще остался иммунитет к этому вирусу. О чем-то говорит уже то, что большинство детективов после многих лет в окопах не помнят старых дел, а Гарви сходу скажет, что из двадцати пяти – двадцати шести дел, которые он вел как старший, число висяков можно пересчитать по пальцам одной руки.

– И сколько их?

– Вроде четыре. Не, пять.

Статистику он ведет не из-за тщеславия – просто это его планка. Решительный, агрессивный, до ужаса дотошный Гарви любит расследовать убийства; более того, он до сих пор принимает висяк или слабую сделку с подозреваемым за личное оскорбление. Одно это делает его динозавром,