Михаил нарезал ножом веток с листьями, туго перетянул черенки веревкой – получилась метелка. Магомед, засучив рукава и бормоча что-то сквозь зубы на родном языке, колдовал над очагом. Он выгреб из печки и вынес наружу слежавшуюся золу, прочистил, засовывая руку по плечо, дымоход и, бережно прикрывая огонек спички ладонями, разжег сухие ветки в остывшем за долгие годы чреве очага. Отблески огня побежали, запрыгали по комнате, очаровывая, создавая праздничное настроение.

– Какой ты умелец, Магомед! – похвалил товарища Михаил.

– У нас в аулах, Бек, все это умеют, – благодарно принял похвалу ногаец. – Без огня как проживешь!

Михаил глядел в чистое пламя очага, и ему представлялось, будто свободные бродяги и охотники в незапамятные времена собрались вокруг костерка и вот сейчас будут делиться рассказами о прожитом нелегком дне. Опасности их окружают плотно и со всех сторон, но ощущение свободы, вольной жизни пересиливает страх, а прирученный огонь поддерживает надежду и силы в душе человека.

– Пилу нам надо, – услышал он Магомеда. – Обязательно. Дрова запасать.

– Тут ведь пастухи жили, – сказал Бек, не сводя глаз с огня. – Жили и ушли. Может, на войну ушли и не вернулись, погибли на фронте? Как думаешь, Магомед?

– Может быть, – предположил Магомед. – А может, раньше еще отсюда ушли, до войны, скучно им стало, вот и ушли. Люди ведь, Бек, все разные на свете: одни покоя ищут, а другим без суеты жизнь тосклива. Я, например, в городе не стал бы жить, я среди гор жить привык, и я человек военный. А пастухи эти, наверное, с равнин, им горы не по душе. Вот они и ушли.

– Может, заболели? – предположил Бек.

– Ну, не умерли же, – пожал плечами Магомед. – Могил-то нет кругом. Забрали овец и в долину спустились, домой. А зря: тут трава хорошая.

– Ну, может и так… – нехотя согласился Михаил.

Он предпочел бы, если уж на то пошло, чтобы причиной ухода пастухов оказалась не обыкновенная скука, а что-нибудь более романтическое: любовная история или ревность. Но потом он вспомнил прочитанные им французские книжки про крестьян и отказался от своих предположений: Мопассан тоже не стал бы искать романтиков в их среде.

– Остаемся здесь, – решил Михаил. – Завтра поглядим, что нам нужно. Пилу, ты говоришь…

– Еще муку, соль, – добавил Магомед. – Список составим. Кур надо.

– Внизу купим, – сказал Михаил. – Но не всё сразу, чтоб в глаза не бросалось.

– Ты не ходи, Бек, – сказал Магомед. – Лучше я спущусь. Связным буду.

Они помолчали, глядя на танцующие над ветками язычки пламени.

– Овес быстро растет, а лошадь – медленно, – нарушил чуткую тишину Магомед. – Так наши старики говорят… Теперь мы тут будем медленно жить. Сегодня, завтра – нет разницы.

И потянулись дни на плато строем в затылок друг другу. Магомед привел снизу крепкого коня под седлом и щенка местной породы, которого назвали Тузик. Собачка скрасила суровый быт мужчин, сделала их улыбчивей, а конь – облегчил жизнь: теперь можно было доставлять все необходимое, используя лошадиную силу, а не Магомедову выносливость. Обосновываясь надолго, Магомед, исполнявший роль связного, попросил Бека подучить его, хоть немного, местному языку. К удовольствию Михаила, не перегруженная мудреными знаниями память ногайца впитывала уроки французского на удивление легко; новые слова он схватывал на лету, запоминал без усилий.

Каждый день, пораньше с утра, Бек седлал коня и час-другой колесил по плато; Тузик, привязавшийся к нему, как только собаки умеют привязываться, поспевал за верховым. Магомед часто присоединялся к Беку, и недолгое время спустя они знали окружающую местность как свои пять пальцев. То было их пространство, и они чувствовали себя здесь как рыба в воде.

В одну из своих вылазок они набрели на поросшую травой ложбину, в пяти верстах от хижины. Крупные каменные глыбы обрамляли лог и стояли так, будто какой-то волшебник-великан специально их сюда принес и расставил по своим местам. Ощущение волшебства усилилось, когда путники обнаружили на темных гранях камней рисунки, с усердием нанесенные острыми каменными осколками или кремневыми ножами: воины с копьями, охотники, дикие звери, фигуры с плоскими лицами и круглыми глазами.

– Здесь древние люди жили, – сказал Бек притихшему от изумленья Магомеду, – тысячи лет назад. Это они на скалах рисовали. Долина Чудес, Магомед! Я когда-то давно слышал о ней от местных егерей, а теперь вот мы ее нашли. Сюда приходили молиться, это волшебное место!

– А камни как они сюда притащили? – разглядывая диковинные рисунки, спросил Магомед. – Ведь тяжесть-то какая!

– В том-то и дело, – сказал Бек, – что никто этого не знает. Поэтому и говорят: Долина Чудес! Здесь чудеса творятся, у меня с утра колено ныло от погоды, а сейчас прошло. Чудо, можно сказать! И на душе светло. Не как внизу…

Вниз, в деревню, Магомед спускался в две-три недели раз, а то и чаще; к нему там привыкли. Но по-особенному привечала его дородная Жаннетт – сорока с лишним лет вдова; ее муж, бондарь, пропал без вести на войне. Вот уж правда, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь…

Коротая время с вдовой, державшей большой огород на окраине деревни, Магомед не забывал о потребностях своего с Беком горного гнезда. Немногословный свойственник Жаннетт, помогавший ей на грядках и не упускавший случая подзаработать, по поручению ногайца купил для ремонта горной хижины доски, гвозди и белила. Тот же неразговорчивый свойственник, за денежки готовый рот себе зашить суровыми нитками, присмотрел в соседней деревне пяток мериносок-ярочек и в придачу к ним круторогого барана-производителя, похожего на языческого бога и производившего на смирных овечек неизгладимое впечатление. После ожесточенной торговли с хозяином ударили по рукам, и по согласованию с Магомедом сделка состоялась. А еще через день торжествующий Магомед пригнал к хижине в подготовленный для овец загон отару великолепных мериносов.

Лошади и тонкорунные овцы, в отличие от овса, медленно растут, и время движется шажком, никуда не спешит – от осени к зиме, от зимы к весне и лету, и так по кругу… До выделки качественного фетра в пастушьей хижине было еще неблизко: хотя шерсть мериносов отличалась высоким качеством, одного энтузиазма изготовителей тут было явно недостаточно. Стараниями деятельного Магомеда к делу была привлечена вдовая Жаннетт с компанией таких же одиноких, как и она, товарок: все надеялись на успех, всем хотелось заработать. Но поначалу вместо благородного фетра на свет появлялась комковатая кошма, подходящая только для утепления дверей в зимнюю стужу. Предприятию помог бы станок вроде того, какой используется в налаженном фабричном производстве, но искать его в Ницце или даже в Марселе было бы пустым занятием, и уж никак не прямодушного свойственника огородницы Жаннетт следовало привлекать к ответственным поискам. Надо ехать в промышленный Лион – столицу шелка и бумаги, там можно найти