праздник: почти все станки работали на электричестве, о котором в горной хижине не могло быть и речи. Но Михаил упрямо вчитывался во французские и английские справочники, и его настойчивость была вознаграждена: он нашел бельгийскую фабрику, выпускавшую шерстобитные станки старой модели для ручного ремесленного производства фетра высшего качества. Это было то, что нужно.

– Надо подумать, на кого оформлять заказ, – сказал Бек. – Это важно! На себя мы не можем: нас сразу засекут. Нужен банк, какое-нибудь прикрытие для покупки.

– Я знаю кто, – сказал Магомед. – Тот усатый старик, ювелир. Приплати ему – он что хочешь для нас купит: хоть станок, хоть броненосец с пушками.

– Броненосец пусть оставит себе, – пошутил Бек. – А станок и чесальную машину – нам… Тут вот пишут, – он указал на пачку привезенных Магомедом газет, – что русские модистки захватили рынок фетровых шляп по всей Франции.

– Хорошо, – одобрил Магомед. – Со своими проще.

– Дело уже до того дошло, – продолжал Бек, – что в мире моды торговцы объявляют и рекламируют «цвет месяца» – по цвету пользующихся наибольшим спросом шляп.

– Нынешний месяц, – поинтересовался ногаец, – какой?

– Лиловый, – ответил Бек. – А следующий, похоже, будет оранжевый.

– Нам краски надо купить, – сделал вывод Магомед. – Цветов-то вон сколько, и оттенки! Будут краски, будут и заказы. По сравнению с фабричным наш альпийский фетр будет не хуже. И дешевле обойдется: шерсть своя, оборудование свое. Жалованье никому платить не надо.

– Да, правда, – согласился Бек. – Вот здесь, – он распахнул газетную страницу, – пишут, что хозяйка парижского шляпного ателье «Шапо» – знаменитого, заметь, ателье! – Фатьма-ханум Самойленко.

– Фатьма-ханум… – задумчиво повторил Магомед. – Наша она, кавказская. Ее отец – Бей-булат, аварский князь.

– А ты – ногайский князь, – добавил Бек. – Так что…

– Так что мы с ней договоримся, – заключил Магомед. – Как свои люди. Она у нас товар будет покупать для своей мастерской.

23

Смерть царевича

Время, с какой бы скоростью оно ни бежало, сглаживает острые углы минувших событий, зачастую остужает интерес к действовавшим персонажам и под напором новых злободневных обстоятельств выхолащивает саму суть былого.

Прошли годы после неудавшегося покушения на великого князя Михаила Александровича 13 июня 1918-го под Пермью. Михаил тайно обосновался под именем Бек в горном массиве Меркантур и превратился в легенду. Большевистский переворот стал именоваться Великой Октябрьской социалистической революцией, которая, как любая революция, с азартом приступила к пожиранию собственных детей. При такой активности на внутреннем фронте интерес власти к внешним врагам рос как на дрожжах – на них легко было списывать собственные неудачи и провалы. «Бей чужих, чтобы свои боялись!» – этот по-своему замечательный призыв никогда не терял своей актуальности.

Графиня Наталья Сергеевна Брасова, которой один из сомнительных претендентов на русский трон щедро даровал титул светлейшей княгини – с тем же успехом он мог ей присвоить звание китайского императора, – перестала интересовать московских чекистов и пропагандистов: ее трудно было отнести к лютым врагам советской власти, да и кровной связи с ненавистными Романовыми она не имела. Чего нельзя было сказать об их с великим князем Михаилом, который сгинул невесть где, подрастающем сыне Георгии Романове. В нем немалая часть белой эмиграции видела законного наследника российского престола и символ будущей российской власти.

После прибытия графини Брасовой в Англию и устройства детей в аристократические школы место ее пребывания стало секретом Полишинеля. Оно было известно и в Москве, и в Берлине, не говоря уж о Лондоне. А интерес к ней секретных служб иссяк по вполне понятной причине: время шло, а Михаил Александрович так и не всплыл из глубин прошлого и у жены не появился. Операция «Крючок», в которой Наталья Сергеевна волей-неволей играла роль наживки, ушла в небытие. Великий князь рассеялся как мираж в пустыне, зато «царевич» Георгий жив-здоров и на виду. И внимание спецслужб переместилось с отца на сына.

А сын рос на радость матери все более похожим на отца – высокий и стройный юноша, с приветливым и ровным характером, спортивный, чурающийся политических дрязг среди монархической части эмиграции. К положению формального наследника русского престола – как единственного сына Михаила Романова, пусть лишь однодневного, но совершенно законного российского императора – взрослеющий Джорджи относился, оценивая реалии большевистского переворота на родине, с изрядной долей иронии. Политика его не интересовала, тем более какое бы то ни было участие в ней. Он хотел, как и его отец, жить в соответствии с собственными взглядами и устоями и наслаждаться личной свободой, не ограниченной никакими рамками, навязанными высочайшим положением. И это было естественно для молодого человека, выросшего не под крышей царского дворца и учившегося за границей, от родины вдалеке.

Лидеры монархической части эмиграции считали иначе: они нуждались в символической фигуре, олицетворяющей царскую власть и способной направить разрозненные движения зарубежной русской общины в единое русло борьбы с большевиками. Царевич Георгий Романов представлялся им именно такой фигурой: молодой, неискушенный в дворцовых и политических интригах человек, на которого можно будет при необходимости оказывать определенное влияние. А Джорджи, занятый своими студенческими делами и отчаянной, к ужасу матери, ездой на спортивном мотоцикле «Нортон», не проявлял желания примкнуть ни к одной из соперничавших монархистских группировок, пытавшихся склонить его на свою сторону.

Соперничали, к радости московских чекистов, прежде всего николаевцы и кирилловцы – сторонники великих князей генерала Николая Николаевича с его незапятнанным полководческим прошлым и контр-адмирала Кирилла Владимировича. Поддержка Кирилла Владимировича со стороны соотечественников была послабее: они не могли забыть, как он в первый же день Февральской революции нацепил красный бант и, явившись в Таврический дворец, объявил мятежной Думе, что вместе с подчиненными ему моряками Гвардейского экипажа поступает в полное ее распоряжение. Это было открытым предательством царя и, в соответствии с династическими установками, лишало великого князя права наследовать трон. Что, однако, не помешало Кириллу, будучи в эмиграции, объявить себя Императором Всероссийским, а своего сына Владимира наследником русского престола.

Многочисленным, опирающимся преимущественно на молодежь, разочарованную безуспешными попытками «мамонтов» – пожилых эмигрантских лидеров, добиться успеха в борьбе за возвращение на родину, стало движение «Молодая Россия», близкое к Кириллу Владимировичу. Создатель и лидер этого движения, энергичный и амбициозный политик Александр Львович Казем-Бек не без успеха разжигал страсти, строя планы довольно авантюрные. Лозунг движения малороссов «Царь и Советы» на многих современников оторопь наводил: попытка совместить Советы, лишившие их родины, с восстановлением монархии казались им затеей немыслимой. Казем-Бек, однако, и его национал-патриотические младороссы находили в стремлении советской власти к промышленному и социальному развитию Советской России связь со своими популистскими идеями, близкими к итальянскому фашизму. Александр Казем-Бек – глава младороссов – был для них лидером вроде Бенито Муссолини в Италии; они и приветствовали своего вождя по-римски – выбрасывая правую руку и кричали «Глава, Глава!». Этот зажигательный антураж привлекал не только желторотых эмигрантов, но даже некоторых