Мне удалось поговорить с британским чиновником, который принимал участие в подготовке досье, и он сообщил, что еще за неделю до его публикации черновик досье практически полностью состоял из уже известной широкой общественности информации. Он сказал: „В течение недели, предшествовавшей публикации, его переписали, чтобы сделать интереснее. Ярким примером было заявление, будто оружие массового уничтожения готово к применению в течение сорока пяти минут. В оригинальном черновике этой информации не было. Мы были против того, чтобы ее включали в досье, поскольку она не была достоверной. Бо́льшая часть сведений из досье была подтверждена разными источниками, но у этой информации источник был только один, и мы полагали, что он ошибался“.

Еще этот чиновник сказал, что досье было переделано в интересах британского правительства, и добавил: „Большинство людей из разведки были недовольны этим досье, так как оно не отражало их объективной точки зрения“».

Эта история поставила под сомнение правомерность войны и добросовестность правительства. Она получила широкую огласку и вызывала сильные трения между правительством и «Би-би-си». Все это доставляло все более острый дискомфорт Дэвиду Келли, потому что все указывало на то, что он как-то причастен к разглашению информации. Пока не стало ясно, что именно он предоставил ее прессе.

Что же на самом деле он сказал Эндрю Гиллигану? Возможно, больше, чем собирался. Вероятно, меньше, чем рассчитывал Гиллиган. Этого мы никогда не узнаем. Даже судебное разбирательство Хаттона не смогло установить настоящей правды, хоть в ходе него Гиллиган и подвергался открытой критике. В результате этой рассказанной «Би-би-си» истории Дэвид Келли оказался под невероятным давлением, невыносимым для него. Его работодатели решили, не позаботившись об этом предупредить, позволить прессе узнать, что именно он стал источником этой информации. Вне всякого сомнения, он воспринял этот поступок как предательство с их стороны. После стольких лет добросовестной службы он получил публичный выговор, который воспринял как личное унижение. Ему было велено предстать перед двумя парламентскими комитетами. В первом его допрашивали, как ему показалось, слишком грубо и агрессивно. К его ужасу, все заседание транслировалось по телевизору. Это было настоящей пыткой. Один из членов комитета даже спросил: «Почему вы сочли своим долгом согласиться с просьбой явиться, с которой к вам обратились с явной целью бросить вас на растерзание не только средствам массовой информации, но и этому комитету?»

Этот крайне замкнутый трудоголик оказался в центре общественного внимания, полагая при этом, что ему грозит увольнение, а дело всей его жизни обесценено.

В ходе судебного разбирательства Хаттона обоснованность его переживаний не раз подвергалась сомнениям. Тем не менее именно эти переживания и привели его к самоубийству.

После изнурительной пытки перед двумя парламентскими комитетами Дэвид Келли вернулся домой. На следующее утро, в день смерти, он, как обычно, пошел в свой кабинет (по большей части он работал из дома), как вспоминала его жена в ходе судебного разбирательства Хаттона.

«В.: Семнадцатого июля был четверг. Во сколько вы в тот день встали?

О.: Примерно в полдевятого. Обычно я встаю раньше.

В.: Каким он вам показался?

О.: Уставшим, расстроенным, но не подавленным. Понятия не имею. С тех пор как это все началось, он никогда не казался мне подавленным, но был очень уставшим и очень расстроенным».

Теперь мы знаем, что в то утро он получил электронное письмо с рядом парламентских запросов. Они были сделаны членом парламента Бернардом Дженкином в адрес министра обороны — по сути, он призывал провести расследование контактов между Дэвидом Келли и Эндрю Гиллиганом, а также принять против Дэвида дисциплинарные меры. Должно быть, доктор Келли понимал, что от этой проблемы ему просто так не отделаться, и ситуация действительно накалялась.

Он спокойно выпил кофе с женой и вернулся в свой кабинет. Ответил на электронные письма различных коллег со словами поддержки, подтвердив, что ему приходится нелегко, а также написав, как сильно ему хочется вернуться в Ирак и продолжить там работу. Он просидел за своим столом недолго. Рассказывает Дженнис Келли:

«О.: Несколько минут погодя он уединился в гостиной, не говоря ни слова, что было для него весьма необычно.

В.: Когда он уединился в гостиной?

О.: Думаю, около половины первого… Он просто сидел и выглядел очень уставшим. К этому времени у меня ужасно разболелась голова, и мне стало дурно. На самом деле мне уже не раз становилось физически плохо, потому что он выглядел совершенно отчаявшимся.

В.: Он пообедал?

О.: Да, пообедал. Я настояла — он не хотел, но все-таки немного поел. Я сделала сэндвичи, и он выпил стакан воды. Мы сели за стол друг напротив друга. Я попыталась завести разговор. Мне было паршиво, как и ему. Он казался растерянным и понурым.

В.: Как бы вы его описали в этот момент?

О.: Ох, мне показалось, что он ужасно огорчен. Очень-очень сильно — он ушел в себя. Казалось, он замкнулся в себе, но тогда я понятия не имела, что он может сделать после этого, абсолютно ни малейшего понятия.

В.: Вы много говорили за обедом?

О.: Нет-нет. Он едва мог связать два слова. Он был не в состоянии говорить.

В.: Вы сказали, кажется, что эти дни вам нездоровилось?

О.: Это так.

В.: И что вы сделали?

О.: Я пошла прилечь после обеда, я часто так делала из-за своего артрита. Я спросила: „Какие планы?“ — он ответил: „Пойду, наверное, прогуляюсь“.

В.: Как думаете, во сколько вы поднялись наверх? Можете вспомнить?

О.: Я бы сказала, что в полвторого, может, без четверти два.

В.: А где в это время был он?

О.: Ушел к себе в кабинет. Потом, вскоре после того, как я прилегла, он зашел и спросил, в порядке ли я. Я сказала, что в порядке. Потом он пошел надеть джинсы. Днем по дому он обычно ходил в спортивном костюме или штанах. Так что он пошел переодеваться и обуваться. Потом, как я подумала, он вышел из дома.

В.: Потому что он собирался на прогулку?

О.: Да. Он собирался на свою обычную прогулку. У него была больная спина, так он с ней и справлялся.

В.: Так он и правда сразу пошел на прогулку?

О.: Ну вскоре зазвонил телефон, и я думала, что он ушел… Потом я услышала, как Дэвид тихо разговаривает по телефону.

В.: Где он