— Я тоже «вон»? — решила уточнить я.

Стоуна я, как ни странно, не боялась. А еще было жутковато бросать его такого взвинченного наедине с его гневом и этой умалишенной, возомнившей себя благодетельницей.

— Нет, — коротко проинформировали меня, — буду признателен, если ты останешься.

Это его ты произнесенное совершенно буднично, и словно между прочим, приласкало слух и немного успокоило мои мысли о ссоре с инквизитором. Но вот дрожь в его голосе меня взволновала. Когда Стоун обернулся ко мне, я поняла, что он действительно боится. Боится не сдержаться и натворить глупостей.

— Адель, да? — заулыбалась я и присела рядом с напуганной девицей за стол.

Девушка кивнула и покосилась куда-то за мою спину. Вскоре на спинку стула, на котором сидела я, легли руки Стоуна. Мне даже послышался тихий скрип дерева. Итак, мистер- айсберг сейчас переживает трансформацию в вулкан. Стоун молча швырнул на стол смятую записку и все же соизволил сесть. Молча. Рядом со мной, видимо, чтобы тянуться к шее безмозглой девицы было сложнее. Хвалю. Стратег.

— Поговорим? — бодро уточнила я.

Адель кивнула и покосилась на смятую бумажку. Потом на меня.

— Я не хотела ничего плохого, — залепетала горничная. — Мне стало жаль ребенка и я…

— Как она тебя нашла и чего успела наплести обо мне и о нашей с ней жизни? — Стоун зло оборвал речь девицы.

Девушка выпучила от страха глаза и пару раз судорожно сглотнула, потом взглянула на меня. А я что? Я тут всего лишь смягчающая удар прослойка. В случае «активных действий инквизиции» я буду малоэффективна.

— Я встретила эту женщину неделю назад, — всхлипнула Адель. — она сказала, что она мать Каэла и ваша супруга… И что вы запретили ей искать встречи с сыном, под страхом смерти и…

— Что она чудом осталась жива, сбежав от меня за море, — с ухмылкой завершил за девушку Стоун.

Теперь глаза от удивления выпучивать настал и мой черед.

— Это ее любимая легенда, — охотно пояснил мне инквизитор. — Там, где моя вторая половина осела, она рассказывала историю о муже тиране, лишившем ее общения с сыном. Роль мученицы ей всегда легко удавалась. Вопрос, почему мать десять лет набиралась отваги для встречи с сыном и откуда у нее деньги на безбедную жизнь, задавали себе не многие.

Последнюю фразу Стоун адресовал именно Адель. Девушка охнула и приложила дрожащую ладонь к губам. Увы, поверить в то, что мужчина бездушный тиран всегда легче, чем в то, что женщина может быть алчной дрянью, готовой продать дитя. Стереотипы. Это то, что разрушает наши жизни не хуже войн. Хотя, войны тоже случаются чаще всего от того, что мы верим в то, что нам навязывают веками.

— Адель, вы служите у меня больше трех лет. Я доверял вам, — сквозь зубы процедил Стоун. — Неужели, я произвожу впечатление чудовища?

Адель отчаянно замотала головой, с ужасом взирая на своего хозяина. Для людей мы все без разбору чудовища. Любой нелюдь, одаренный физической или магической силой априори чудовище. Пускай мы так же уязвимы, как и люди, а большинство берут начало своего рода от простых смертных — мы для них уроды. И этого не изменить. Поверить в то, что такой же как ты может быть чудовищем, намного сложнее, чем казнить без вины того, кто родился с отличием. Закон жизни. Люди склонны уничтожать даже себе подобных, отличающихся от общей массы, чего ждать нам, с рождения зовущихся «нелюди»?

— Она сказала, что хочет просто поговорить с сыном, — пискнула девица.

— Когда? — устало спросил инквизитор.

— Я не читала записку… я не… Не знаю, сэр.

Стоун молча кивнул. Потом поднялся из- за стола. Так же молча прошел до двери.

— Тебе выплатят выходное пособие. Если негде ночевать… дадут деньги на ночлежку, — чеканя каждое слово, произнес инквизитор. — Рекомендаций не жди. У тебя час на сборы.

После этих слов он просто вышел из кухни, тихо притворив дверь. И все. Не было не швыряния мебелью. Не было воплей, ругни, агрессии. Была усталость. Была боль.

Шаги за дверью удалялись. Вскипел со свистом чайник на плите и я, молча, поднялась выключить огонь.

— Она была так убедительна, — шепнула девушка. — А мальчик так часто спрашивал про мать. И я подумала…

Она искала поддержки. Оправдания своей глупости. Допустив ошибку, она судорожно искала повод, чтобы ее поступок не казался настолько диким. Я молча переставила чайник на стол и обернулась, сложив руки на груди.

— Почему он не поговорил с сыном? — пискнуло это недоразумение с одной извилиной.

— Время дорого, — холодно заявила я. — Вам дали час на сборы, потратьте его с умом.

Жалость? Сострадание? С ними у меня все в порядке, только я их выпускаю на свободу в гомеопатических дозах. И для тех, кто и вправду этого достоин. Я оставила Адель наедине с ее мыслями и переживаниями. Ноги сами понесли меня к двери, мимо шушукающейся по углам прислуги. В углу, за расписной вазой стоял Зори.

— Где Каэл? — шепнула я своему ушастику.

— В детской, — четко сообщили мне. — Присмотреть?

Умница моя на всю голову контуженная. Я потрепала гоблина по голове и кивнула. Этот повиснет на Каэле не хуже каторжной гири, и любому, кто протянет к мальчику руки, отгрызет их по самые уши. Я посмотрела на лестницу. И куда понесло Стоуна?

— В кабинете, — шепнул Зори.

Это в том, в который никому нельзя? Я помню это распоряжение еще с первого дня своего приезда. Интересно, я уже могу считаться той, кому «можно»? Или меня ждет жестокое наказание за пересечение личных границ инквизиции? И я решительно направилась вверх по лестнице. Порки я с детства не боюсь.

Стоун скрывал свои секреты за массивной дубовой дверью в кабинете, похожем на могилу. Не знаю, почему у меня возникла такая ассоциация, но в этом полумраке, за задвинутыми черными гардинами, я видела только очертания предметов и блестящие янтарем глаза метаморфа. Ни дать ни взять — склеп.

— Стесняюсь спросить, почему здесь так темно? — заявила я с порога.

Ответом мне стал тихий смех. Хороший знак, ведь мог быть рык. Здесь мог не хохотать мужчина, а резвиться снежный барс. Он, конечно, милый и пушистый, но у него когти и зубы. А это может повлечь некоторые телесные повреждения, если меня спутают с когтеточкой.

— Стесняешься? — переспросили у меня.

— Ищу тему для беседы… и взвешиваю риски.

— Боишься? — прозвучало с грустью.

— Ты мне грозил поркой, а у меня сидячая работа. Пойми мои опасения.