И Ахмед поднялся и вздохнул, помолился и возопил от восторга, орудуя своими одеждами, словно помелом, и оживил внушительных размеров новообретенного друга, и звезды, завидев его, заплясали на своих шарнирах и задрожали на своих полыхающих спиралях.

И то, чего не развеяло дыхание Ахмеда, разметали его босые ступни, и вот высвободился солидный бронзовый торс. Затем змеистые руки, грубые кулачищи, ноги, неимоверные ступни, и вот обнаженный бог, лишенный покрова древних барханов, возлежал под горящими взорами Альдебарана, Ориона и Альфа Центавры. Звездный свет завершил явление, хоть Ахмед и выдохся, словно иссякший источник.

– Я ожил! – возопил Гонн-Бен-Аллах.

И лежал, шириной – в три мужских туловища и ростом – с дюжину, с монументальным торсом, руками-обелисками, ногами кенотафами; с ликом – наполовину Сфинкса благородного, наполовину бога Солнца Ра; с арабской сметкой в огненных очах и громоподобным голосом Аллаха в пещере его горла.

– Я, – произнес Гонн-Бен-Аллах, – ожил!

– О, ты, должно быть, слыл великим божеством, – сказал Ахмед.

– Я мерил землю гигантскими шагами, бросая тень на континенты. А теперь помоги мне подняться! Озвучь мои письмена-иероглифы – отпечатки птичьих коготков, что от солнцеворота и до солнцеворота царапали мою глину тайнописью молитв. Читай же и глаголь!

И Ахмед обратился к пескам:

– Итак, Гонн древний, омолодись. Восстань. Согрейтесь, члены, стань теплой, кровь, горячим – сердце, огненной – душа и пламенным – дыхание! Встань, Гонн, поднимись! Прочь, тленье!

Великий Гонн встряхнулся, сел и с громогласным криком, враскачку, возвысился, упершись в небеса, над головой Ахмеда. Его члены вонзились глубоко в зыбучие пески, как сваи зодчих. Обретя свободу, он хохотнул, ибо испытывал благодать, которую ни передать словами, ни осмыслить.

– Отрок, ты неспроста загляделся на звезды и упал, оставив впадину в песке и разбудив меня. Я целую вечность дожидался тебя, стража небес, наследника мечты, летающего, не отрываясь от земли.

И Гонн-Бен-Аллах простер свои руки, чтобы коснуться горизонта.

– Мечта навечно сохранилась. Твердили люди: О, облака! О, звезды! О, ветер, что гоняет тучи, но не звезды! О, бури, что рыщут над Землей и от которых захватывает дух! О, молнии, ах, как бы нам хотелось их позаимствовать и оседлать тайфуны! Как зависть нас глодала по ночам в бессильной злобе оттого, что нам не дано летать!

– Мой мальчик, ты отныне – Повелитель бурь.

И Гонн прикоснулся ко лбу Ахмеда.

– Пусть меня ведут твои мечты, которые теперь нужно вспомнить.

– Как я могу вспомнить то, чего нет? – Ахмед дотронулся до своих глаз, губ, ушей.

– Ступай, прибавив шагу, набери разбег. Затем с подскоком оторвись, лети…

И на глазах у них восстала черная завеса на севере, откуда веяло холодом, на западе, что заглатывает солнце, и на восходе, который наступает за кончиной солнца, когда затемняется небо. В тучах бушевали вихри, под самым небосводом неистовствовали молнии и громы, замогильные стенания неумолчно срывались камнем с края света. Тьма великая замаячила над головами Ахмеда и Гонна-Бен-Аллаха.

– Что это? – вскричал Ахмед.

– Это, – ответил Гонн, – есть Враг.

– Разве такое существует?

– Все сущее наполовину – Враг самому себе, – сказал Гонн, – а вторая половина – Спаситель, что воскрешает память о лучезарных днях.

– А как зовут того Врага?

– Дитя мое, имя тому Врагу – Время и еще раз Время.

– Но, всемогущий Гонн, неужто Время обладает формой и имеет обличье? Я и не знал, что Время можно лицезреть.

– Да, как только что-то происходит, Время обретает заметные оттенки, очертанья. Так что на краю света есть Время Грядущее, воспоминание о том, что будет вычеркнуто, стерто, если не вцепишься в него. Если ты придашь ему форму своей душою, озвучишь своим голосом, тогда Время будет сотоварищем свету и перестает враждовать с мечтами.

– Оно так необъятно, – сказал Ахмед. – Я боюсь!

– Да, – сказал Гонн. – Ибо мы сражаемся с Временем собственной персоной. Со Временем, как с натиском ветра. Со Временем, как с морем, что наступает, дабы поглотить, сокрыть, размыть, разъесть и изменить. Мы боремся за право родиться или не родиться. Тот, Нерожденный, всегда поблизости. Если мы сможем согреть его своими душами, вызвать к жизни, то развеем его тьму. Вот для чего ты нужен мне, мой мальчик, ибо сила в твоей молодости, чистоте и невинности.

– Когда я проиграю, ты должен победить.

– Когда я споткнусь, ты должен нестись во весь опор.

– Когда я усну, ты должен следить за звездами, чтобы изучить их движение. На рассвете звезды сойдут со своих Небесных троп и Царских дорог, расплываясь на фоне неба. Прежде чем их сотрет восход солнца, ты должен запечатлеть их в своей памяти, чтобы указывать путь!

– Способен ли я на такое?

– И завоевать мир, и изменить людские судьбы в облаках и в полетах? Да! Если ты взмоешь высоко в небеса, тебе не избежать Времени, но ты сможешь идти с ним в ногу и, задавая ритм, станешь его хранителем.

– Но… я еще не летал!

– Был день, когда ты еще не жил. Ты предпочел бы вечно прятаться в утробе матери?

– Ах, нет!

– Раз так, пока нас Время не похоронило, выслушай меня…

Гонн простер руки к небу:

– Я есть бог небес, всех вихрей и ветров, что веют над землею с начала Времени. Я бог мечтаний человека, который ночью грезил о полетах, но лишился крыльев. Итак! Я призываю парусник-корабль-призрак плыть по течению Времени, чтобы ласкать твой взор и душу веселить! Теперь смотри, и слушай, и воистину прозрей!

В этот миг Гонн взмыл вверх, и из его ноздрей вырвался облачный шлейф, рассекающий небо.

– Да взлетят все машины с ветрилами, пусть бури Времени извергнутся и духов призовут. Внемлите, северные ветры, рыщущие над землею. Все ураганы – порожденье юга, бушуйте, чтобы по всей планете разгорелось лето. Услышьте меня, ветры на западе и на востоке, кишащие скелетиками хлипких машин неимоверных! Внемлите мне!

Затем Гонн Величественный повторил движения арфиста.

– Ахмед, который знает будущее, но не догадывается об этом! Беги вприпрыжку и взлетай!

И Ахмед побежал, подпрыгивая, и полетел. И…

– Я лечу! – ахнул Ахмед.

– Истинно так! – Гонн, поигрывая пальцами, натягивал струны своей марионетки. – Но если мы отправимся на север, то не увидим то, что простирается на юге. Отправимся на запад, упустим таинства востока. И только если полетим во все четыре стороны, найдем мы то, что ищем. Крылья, мальчик. Крылья!

Ахмед тревожился и волновался, не находя себе места: