Но она прошла, не успел он и глазом моргнуть. Кумико вновь стала отчетливой — так же внезапно, как и расплылась, но когда она опустилась перед ним на колени, он почувствовал, что она стала какой-то другой — менее конкретной, словно никакие границы больше не отделяли ее от этого мира.

— Что это было? — спросил он. — Только что…

— Она в безопасности, Джордж, — сказала Кумико. — Аманда цела.

— Что? Откуда ты знаешь? Как ты вообще можешь…

Но она уже поднимала руку — и снова проводила ногтем по коже у себя на груди. Надрез разошелся, рана расползлась…

— Кумико, нет! — прошептал Джордж. — Что же ты натворила?!

Она взяла его голову в ладони. Из ее золотистых глаз струились слезы.

— Однажды ты спас меня, Джордж. А своей любовью спас еще раз.

Она приложила губы к его губам. Ее поцелуй был вкуса шампанского, полета, цветов, заново рожденного мира и мига, когда он впервые увидел ее, а она произнесла свое имя, и все это горело ярко, словно раскаленное солнце, так ярко, что он не выдержал и закрыл глаза.

А когда вновь открыл, ее уже не было.

— Почему ты плачешь, grand-père? — спросил Джей-Пи секунду и еще целую жизнь спустя. — И почему ты голый?

— Она ушла, — не смог не произнести это он.

— Кто?

Джордж вытер слезы:

— Госпожа, которая только что здесь была. Ей нужно было идти. — Он откашлялся. — И твой grand-père из-за этого очень, очень расстроился.

Джей-Пи заморгал:

— Какая госпожа?

— Ни хрен-н-нассе, — пробормотала Рэйчел, сидя на траве и явно пытаясь понять, как и за каким чертом ее сюда занесло.

Посмотрела на горящий дом, потом на Джорджа с Джеем-Пи — и, похоже, окончательно потеряла дар речи.

— Как самочувствие? — спросил ее Джордж.

Рэйчел восприняла этот вопрос очень серьезно и даже прижала подбородок к груди, словно проверяя, бьется ли до сих пор ее сердце.

— Ты знаешь, — наконец сказала она, — по-моему, оно еще есть. — Она встала, чуть покачиваясь, но успешно. — Мое самочувствие пока никуда не делось.

Она хихикнула. Потом еще раз.

— MAMAN! — заорал вдруг Джей-Пи, вырвался из объятий Джорджа и ринулся к шатающейся фигурке, вдруг каким-то чудом появившейся из черного хода полыхающей кухни.

(Из ЗАПЕРТОГО черного хода полыхающей кухни, подумал Джордж уже в следующую секунду.)

Аманда.

Ее лицо и одежда почернели от дыма и сажи, и лишь глаза отчаянно и комично белели из-под толстого слоя копоти. Она кашляла в кулак, себя не помня, но ковыляла прочь от горящего дома, похоже, целая и невредимая.

— Джей-Пи! — закричала она, перешла на бег и в безумном порыве подхватила ребенка на руки посередине лужайки. И, не выпуская его, тут же заковыляла к Джорджу. — Папа!

— Я не могу встать, — сказал он. — Мои ноги…

— О, папа… — только и выдохнула она, заключая и его в свои закопченные объятия.

Последние силы оставили Джорджа, он больше не мог сдерживаться.

— Она ушла, — простонал он. — Ее больше нет…

— Я знаю, — сказала Аманда. — Знаю.

— Больше нет… — повторил он.

И почувствовал, как правда этих слов пулей впилась в его сердце.

Он плакал, и Аманда сжимала его в объятиях, пока Джей-Пи, нацеловавшийся вдоволь с мамой, громко отплевывался от копоти, а Рэйчел стояла и смотрела на них.

— Спасибо тебе, — прошептала ей Аманда над головой плачущего Джорджа.

Рэйчел непонимающе уставилась на нее. Аманда кивнула на Джея-Пи.

— Ох, — сказала Рэйчел, отворачиваясь, чтобы уставиться на огонь. — Никаких проблем. — И повторила, как будто самой себе: — Вообще никаких проблем.

И тут возникли жуткий грохот, лязг и вой сирен — пожарная команда наконец-то приехала, врубила все свои шланги и принялась расстреливать пламя водой со стороны улицы, поднимая огромные тучи пара за домом в саду. Всполохи огня над крышей тут же исчезли, а дым повалил чуть ли не вдвое гуще.

— Подобраться туда пока не получится, — сказала Аманда, кивая на горящий дом, стена которого плавно обваливалась прямо на их глазах — и прямо на проезжую часть. — Придется подождать, пока они все не потушат…

— Un feu, — повторил Джей-Пи.

Чертов feu на этот момент горел уже так долго, что согрел их всех, и Аманда бережно сняла с Джея-Пи одеяло.

— Давай пока отдадим его grand-père? — предложила она.

— Он же совсем голый! — радостно согласился Джей-Пи.

Она обернула одеяло вокруг Джорджа, скрывая его наготу.

— Все кончено, — сказал он.

— Я знаю, пап, — сказала Аманда. — Знаю.

— Ее больше нет.

— Я знаю.

Он взглянул на нее озадаченно:

— Откуда?

Но прежде чем она успела ответить, Рэйчел встряла:

— Аманда?

— Что?

— Ты можешь сообщить на работе, что я не выйду в понедельник?

— Ты издеваешься?

— Я прошу тебя, Аманда. Как друга.

Глядя на нее, Аманда опять закашлялась.

— Ладно. Пожалуй, сообщу.

— На самом деле, — добавила Рэйчел, поворачиваясь спиной к огню, — ты даже можешь сообщить, что я больше не выйду. Вообще.

Она пожала плечами, словно соглашаясь с собой, и это заставило Аманду на минуту задуматься, почему же Рэйчел теперь выглядела настолько по-другому.

Потому что теперь она выглядела свободной, вот почему.

Никто не собирался беспокоить ее в ближайший час, коридор снаружи был временно пуст, и она могла бы легко отмазаться, сказав, что дверь заперла «случайно», так не пошли бы они все? И она повесила подаренную Кумико табличку на стену в своем новеньком кабинете — просто чтобы оценить, как та смотрится со стороны.

Та смотрелась… просто великолепно. Да и как иначе? Гора из слов, вздымающаяся на горизонте, и над нею в ночном небе птица из перьев — до боли прекрасные. Обе в вечной взаимной недосягаемости — и вечно в поле зрения друг друга. Картина и печали, и покоя, и Сотворения мира. Можно созерцать любовь и находить утешение.

По крайней мере, Аманда любила считывать это именно так.

Хотя, конечно, здесь, на этой стене, оставлять табличку никак нельзя. Слишком ценная, это — во-первых. Рыночная стоимость нескольких уцелевших, проданных ранее шедевров Кумико взлетела астрономически после ее смерти, и хотя у Аманды оставался всего лишь еще один, о его существовании она не рассказала никому, кроме Джорджа. Случилось это на поминках Кумико. Аманда беспокоилась, боясь реакции Джорджа на то, что она скрывала от него эту работу, но он сказал, что прекрасно понимает ее желание хранить это в тайне.