от воспалившегося увечья, что-то сломалось в нем, там где-то внутри, переломилось вместе с хрустнувшими позвонками любимца Нин. И ему не хотелось больше думать о ком-то, или о чем-то, о чьих-то страданиях или боли, ему просто хотелось уйти от этого проклятого, безумного города, чтобы не видеть и не слышать больше этих людей, не имеющих ни чести, ни совести, ни жалости, ни сострадания.

***

Он вернулся потерянный и разбитый, прихрамывая едва волоча ноги, с перекошенным, посеревшим от горя лицом; и скоморохи по одному его виду все поняли без слов и не стали задавать вопросы, когда он молча слег от задавившей его усталости и отрешенности, чтоб скрыться от всего этого в забытьи. И только Эги взвыла осиротевшей волчицей; и только Пузур с досады на свое бессилие, рвал остатки волос на голове; и глупый Хувава все понял и тихо утирал слезы в сторонке; и даже осел молча кивал головой.

Во сне, в том забытьи в котором был, он видел как стая гиен и шакалов, окружив молодую лань, хохотала щелкая зубами, а он не мог поднять членов, чтоб поспешить помочь ей, а крик не вырывался из пересохшей гортани. Ночной полумрак и холод тишины вокруг всего этого, напоминали ему о мертвых чертогах Эрешкигаль. Осознавая, что все происходящее не явственно, он силился пробудиться, но все больше засасывался в эту действительность. В ужасе он наблюдал, как падальщики набросились на беззащитное существо, разрывая молодую плоть, и радуясь кровавыми оскалами, злорадно посверкивали в его сторону маленькими злыми глазками, пока голос, взывающий откуда-то издалека, не спас его, выведя из оцепенения.

Осилив отяжелевшие веки, и отогнав, наконец, страшное видение, Аш не сразу узнал в осунувшемся старике неунывного гальнара, когда увидел перед собой его лицо; так сильно потрясла его смерть приемицы. Как и всех в их маленькой ватажке.

— Собирйся сынок, надо уходить из города. — Разбудив, торопил его Пузур.

— Никуда я не пойду, пока она там! — Возмущался Аш, в отчаянии от того, что не сможет сделать для нее даже то малое, что мог бы сделать для нее после смерти.

— Тихо-тихо, успокойся, она здесь. — Унял его порывы гальнар.

Сердце юного эштарота забилось в надежде, что девушка, чье тело он сам оплакивал и укрывал от чужих очей, чудесным образом выжила. Но тут же оборвалось от горечи, когда он увидел ее труп и скорбно сидевших над ним скоморохов и их соседей по пустырю — бродячих музыкантов.

— Присядь на дорожку Аш. Сегодня она будет с нами, а завтра мы проводим ее туда, где ее давно ждут. — Умиротворенно говорила Эги, поправляя венок из полевых цветов и диких трав на голове покойницы.

Казалось, она не сердилась на него, выказывая доброе к нему расположение, но Аш понимал, что это оттого только, что неупокоенная душа Нин не вынесла бы ссор и криков близких ей людей.

— Не серчай, все серебро, что ты принес, мы отдали стражам, чтобы вызволить ее. — Пояснил Пузур, разгадав раздумья Аша. — Но надо поспешать, вдруг они надумают вернуть ее обратно.

Аш понял, что пока он плутал в забытьи, Пузур с музыкантами, с которыми они сдружились общими выступлениями на пустыре, успели тайно проникнуть на место глумления над бродяжкой, и, подкупив стражей, принесли тело несчастной Нин.

Молча посидев с покойницей, бродяги так же тихо направились с телом к возку за стены, чтоб увезти ее подальше от города, где над ней так жестоко надругались.

Ее похоронили на берегу под белыми ивами, чтоб проходящие спускающейся тропой, на удачу делились с ней яствами, и она никогда бы не испытывала нужды и голода в сумрачном мире Эрешкигаль. Свернувшаяся клубочком, с подложенными под ушко ручками, она будто отсыпалась, за все лишения выпавшие ей в жизни, видя приятный и чудесный сон. Так ее и опустили в могилу, на усыпанное листвой ложе, не смея тревожить печальное умиротворение смерти. Вместе с ней положили ее маленького друга, единственного остававшегося с ней до конца и разделившего ее участь. Эштарот как ишим и супруг небесной госпожи, обратился к своей госпоже и духам, о заступничестве перед гневом своенравной Эрешкигаль и ее ненасытного мужа Нергала, взывая к справедливости Сатараны и бесстрастности судей аннунаков. Совершив нужный обряд, скоморохи несколько успокоились, утешившись сытной и спокойной жизнью Нин в царстве мертвых.

***

Проводив в последний путь Нин, не прощенным, Аш спешил уйти и от осиротевших из-за него скоморохов, чувствуя, что Эги никогда не простит ему гибели младшей подруги, да и гальнар не сможет забыть.

— И куда ты пойдешь один? — Гальнар, как и Аш понимал, что после смерти скоморошки, как прежде уже не будет, и не настаивал и не просил остаться, спросив скорей, чтоб не расставаться молча врагами.

— Я обещал козлобородому, и я должен завершить наш договор.

— Ты же говорил, что он дал тебе волю подумать.

— Я подумал. — И приняв молчание Пузура за укор, прибавил. — Пузур, не стыди меня, я должен раздать долги. Я не в силах так, не могу оставаться должным.

— Что ты. Кто я такой, чтоб перечить воле высших? Долги наши, все в их ведении, как и грехи.

— И это правда. Путь мой предначертан в скрижалях Намтара, предназначен в помыслах Инанны, наказан заветами ушедших, предопределен молитвами сироты. — Мрачно, но четко, словно молитву выдавливал из себя Аш.

Он тяжело вздохнул, и, застыв в снисходительной ухмылке, спрашивал, и, не дожидаясь утвердительного ответа, тут же отвечал, словно боясь не успеть поделиться сокровенным:

— Пузур, ты же знаешь, как учитель дал мне имя? А-аш-ме-ди, это ведь не то имя, которым меня нарекли там, где я жил. Он наверно, говорил тебе, что в бреду горячки я взывал к надежде на языке моего народа, и потому он посчитал нужным оставить мне ее в моем имени. Что это имя принесет счастье и мне, а через меня и людям. Он мне часто повторял это, изо дня в день, наставляя, чтоб я помнил о том и всегда следовал заветам мироздания. Бедный абгал, если б он хоть подозревал, как ошибался, придавая молитве варвара столь светлые взывания. Я вспомнил теперь. — Пузур невольно отшатнулся от яростного пламени в глазах юноши ставшего вдруг чужим, от его сдвинутых бровей, от раздутых, пышащих жаром ноздрей варвара севера. — Не надежда, звучала из уст сироты, но воззвание к покинувшим нас богам о мщении и возмездиии, за все то зло, что вы принесли на нашу землю, за вероломство и кровь, за слезы; за убийство моих единокровцев: