тоже не оставил без дела, заставив быть на подхвате. Он осознавал, что недосягаем от мучительной смерти, лишь пока не собраны и не пущены в дело метательные наряды. Догадывался, что именно поэтому, предвкушая скорый конец своим унижениям, Аш-Шу велел самым верным своим Магару и Ус-а-Ме, не спускать с него глаз, хоть нимиец и окружил его грозными стражами, а после, сполна отыграется на подутомившем уже тезке, нанесшем смертельное оскорбление его божественности. Да и унукцы, скорей захотят избавиться от эштарота, или так и будут держать подле себя как пленника.

***

Пока эштарот готовил невиданные величинами пращи, сама война лишь все больше увязывала в бессмысленное кровопролитие. Сыны Калама сходились в жестоких битвах и умирали, оставляя жен и детей вдовами и сиротами, а поле, усеяв своими мертвыми телами. И вот уже бесчисленное войско Лугальзагесси бряцало оружием под стенами Киша, а к ней навстречу выходило воинство Ур-Забабы. Хоть силы были не сильно различны, но наступающие были полны решимости и уверенности в своей безоговорочной победе, в то время как уже потрепанные в прошлых битвах защитники, несколько утратили дух и были не столь смелы как их противники. Но их все еще поддерживала вера, что бог не оставит своих верных слуг, ведь с ними его уста — великий Ур-Забаба, и возводящийся великий Дом земли и неба. И пока он стоит, власть их государя, царствующего во славу, непоколебима. А стоять ему вечно. Сам господь благоволит ему, ибо не было ничего величественнее и выше.

Крепка стена из людей и щитов, стойко выстояла град из камней и сулиц; выдержала и жалящие стрелы, больно впивающиеся в уязвимые места, громко подбадривая себя боевыми кличами. Грозны очи из-под надвинутых шеломов. И сошлись они и столкнулись щитами и копьями, и завязалась кровавая бойня, поднимая ввысь пыль, смешанную с солеными парами крови и пота.

Отважно бились кишцы с передовыми отрядами, яростно кидаясь на ненавистных унукцев, посмевших вторгнуться в их земли творя насилие. Били длинными копьями из-за огромных до ног щитов, стараясь пробиться сквозь строй щитов противника, проредив бреши в плотной стене, чтоб легконогие ополченцы, подступившись, могли метнуть туда верткими сулицами, и, подскочив, подсекать, впиваясь острыми мечами, врубаясь секирами, сокрушать шеломные головы палицами. После жесткой сшибки, расстроенные ряды копейщиков, продолжали еще биться, вынув из-за пояса секиры и мечи, пока к ним не поспевала помощь из легконогого ополчения.

Кас-а-Нум был среди первых, бросившихся на помощь сминаемым агаушами копейщикам, будто движимый муками совести за мимолетную слабость когда-то, когда спасаясь от неминуемой гибели, оставил погибать боевых товарищей. Будто не боясь смерти, он подкатывал к самым щитам унукских копейщиков, вооружившись боевым топориком в одной руке и мечом в другой, бил, стараясь разить в самые уязвимые места агаушей, подбрюшья или ног. Но то не было муками совести, хоть они и гложили его душу немного и было жаль незлобливого и покладистого Кир-Угу, но лишь ненависть и воинская бравада движели им. Ловко уворачиваясь от огромных мечей и топоров могучих дружинников, он, с той же легкостью сам бил, стараясь ужалить посильнее. К его досаде, никого из спрятавшегося за щитами ему самому убить не получилось, зато своими назойлевыми покусываниями, он заставлял их подставляться копьям и мечам кишских агаушей. Его подлеты исподтишка так выводили из себя благородных воинов, что дородный щитоносец настроился прихлопнуть назойлевого гнуса, и ему едва удалось отскочить, чтоб не быть перерубленным окованным краем тяжелого щита. Тут еще подоспели унукские гуруши и врубились в самую гущу боя, так, что кишским ополченцам пришлось подвинуться, защищая свои тылы, зато Кас-а-Нум мог с удовлетворением зарубить себе в зачет жизни несколько несчастных гурушей, не таких ловких и везучих как опытный и вертлявый кишец.

Хорошо бились кишцы, но слишком мало их, слишком велики силы противника, слишком свежи в памяти былые поражения. И дрогнули они, как заслушали звуки рога колесниц Унука. Много колесниц было у Унука, а теперь еще больше; мало колесниц у Киша, а теперь после предательства Мес-Э стало еще меньше. И быстро смяли их. А силы редеют, а помощь киурийцев не поспевает. И побежали они. Побежали не разбирая дороги — кто куда, кто к городским воротам, кто к оврагам, а кто и дальше.

Кас-а-Нум был из тех счастливчиков, кто успел схорониться за городскими воротами, пока они не захлопнулись перед носом подотставших вояк. Но и преследователям не удалось вволю порезвиться — побивая несчастных ополченцев, когда на головы скопившихся у ворот людей полетели камни и куски затвердевшей сбитой глины, так, что нападавшим пришлось уносить ноги. Впустив оставшихся у ворот выживших ополченцев, защитники принялись со стен задирать и дразнить несолонно хлебнувших наступателей, видя их приготовления к тягомотной и томительной осаде.

— «Ну что, взяли?! Подлые унукские шакалы! Никто не сможет взять этих стен! Мы не Нибиру, нас не запугать и не обдурить! Ослиный уд вам, а не Киш!» — Доносились до стана осаждающих со стороны сидельцев, и унукцы переругиваясь в ответ, с досадой скрипели зубами от осознания своей беспомощности перед высокими и мощными стенами. А со стен неслось. — Нас сам Ан-Энлиль хранит!

Дни шли, а помощь все не торопилась. И отправленные гонцы, видимо перехватывались унукскими стражами, уйдя за помощью, гинули в небытии. Но, все еще надеясь на высокие и неприступные стены, и на покровительство высших, кишцы не теряли духа, лишь больше обозляясь на разложившихся вкруг города вежами унукцев. Но во дворцах уже поселилось уныние, и сановники мало-помалу начинали перешептываться между собой и собирать вещи, думая как бы выторговать себе место подле победителей. И уже перестали громко клясть предателей за предательство, лишь втихомолку проклиная, за то, что те оказались смышленней, чем они, и в то же время, все еще лелея надежду на помощь от бывших сообщников, на людях же, продолжая осуждать. И богослужения проводились все еще с торжественностью, даже большей, чем было. Ходили слухи, что царь пропал. Он как-то вдруг перестал появляться на люди и выходить из своих покоев. Говорили, что он в глубинах дворца или прячится где-то в храмах, кто-то даже говорил, что видел, как он уходил куда-то в сопровождении киурийцев. Но все эти разговоры быстро пресекали, опровергнув и назвав их проделками соглядатаев Нима, а виновников их распространения ждала незавидная участь, во избежание дальнейшего их распространенния и успокоения населения. Взволнованным людям же было объявлено, что Великий лугаль с молитвой поднялся на великую вершину, и теперь ведет долгие беседы с всевышним Ан-Энлилем получая благословение для