Венсан все-таки прошел несколько шагов, ведя ладонью по стене. Кирпичи еще хранили тепло руки, дотрагивавшейся до них незадолго до него. Кто-то ждал здесь, смотрел из темноты на освещенный силуэт, прислушивался к бессвязным восклицаниям и, наконец, не выдержав, бросился прочь.

Кто это мог быть?

Венсана ошпарила внезапная догадка. Птичка? Неужели девчонка скрывается здесь?

Но он покачал головой. Николь не стала бы убегать от него. Она вышла бы навстречу, а не пряталась, как соглядатай.

Но кто может таиться в безжизненных подземельях?

Он не сомневался, что беглец все еще поблизости: стоит, затаив дыхание, сдерживая стук сердца.

Венсан подождал немного, ловя хотя бы намек на шаги, и, ничего не дождавшись, в задумчивости повернул обратно.

Алиса де Вержи сбросила бесполезную влажную тряпку со лба и медленно поднялась с постели, вцепившись в резную колонну балдахина.

Собственная шея отвратительно мягка и гибка. Стебель, слишком тонкий для ее огромной раздувшейся головы, набитой мутной кашей.

Очень осторожно, неся себя, словно бесценный сосуд, Алиса приблизилась к окну и отодвинула портьеру.

Месяц изогнутой выбеленной костью повис над замком. До чего остры его края! Расшатанные зубья сторожевой башни вызывающе скалятся в небо.

И повсюду тени. Нет от них спасения! Вечером Алиса несколько раз забывалась дремотой, но и во сне чудилась склоняющаяся к ней фигура. Ее придавливал ужас, тяжелый, как гора. Не встать, не вскрикнуть, не пошевелиться.

Тот, кто сказал, что страх липкий, ничего не знает о страхе! Страх – это камень. Глыба его рухнет, размозжит тебя, как ужа, и останется только пустая высохшая шкурка.

– Я не виновата, – беззвучно выговорила Алиса.

С верхушки сторожевой башни нырнула вниз одна серая тень, а за ней другая, третья… Графиня отшатнулась и захлопнула створку решетки, которую всегда оставляли открытой на ночь.

Она постояла, тяжело дыша, пытаясь собраться с мыслями. Господи, как же болит голова…

Духи мертвых могут остаться среди живых, твердила старая Магда, а Алиса не верила ей, не желала верить. Ах, какая насмешка судьбы: получить то, что отрицаешь. «Воздастся вам по вере вашей!» – вопит отец Годфри на проповедях. Чушь, все чушь. Воздается по неверию. Каждый получит то, от чего отворачивался всю свою жизнь, и тогда-то и распахнется беззащитное его нутро, вспоротое острым лезвием истины.

Женщина сглотнула. Даже слабое движение отозвалось безжалостной иглой в затылке.

– А-а-а-а!

Она прикусила кожу на запястье. Не стонать, не стонать!

Алиса всем нутром ощущала, что позади нее в ночном сумраке затаилось нечто, не имеющее облика. Слабое колыхание портьеры, тающие шорохи… Решетками не закрыться от него. Но пока оно оставалось снаружи.

– Воздастся каждому по его неверию, – прошептала Алиса.

Душа ее убитой дочери не покинет замок, пока не получит желаемого, а жаждет она возмездия.

– Я все сделаю. Я все сделаю, обещаю!

Дрожащие пальцы прикоснулись к распятию на груди.

– Я расскажу ему. Клянусь.

Она не оборачивалась, но знала: из темноты на нее кто-то смотрит.

– Я… скажу… правду.

Шелест шторы – и ощущение леденящего взгляда исчезло.

Алиса выдохнула. Слезы принесли бы облегчение, но плакать она не умела – только кричать от ярости и бессилия.

У нее не осталось выбора. Завтра она пойдет к Гуго и признается во всем.

Что сделает муж, предсказать невозможно. За долгие годы Алиса так и не научилась угадывать логику его поступков. И к чему? Ей хватало любви. Любовь закрывает глаза руками и смеется тихим счастливым смехом: не смотри! зрячим любви не дано!

«Я его совсем не знаю», – с трепетом подумала Алиса.

«Его – нет, – возразила она самой себе, – но я знаю его любовь. Гуго меня любит. Он будет милосерден».

Из окна повеяло прохладой и сладостью ночных цветов. Тень исчезла, успокоенная ее клятвой.

Алиса вернулась к постели, по-старушечьи шаркая. Но теперь, когда решение было принято, ей стало легче.

На столе в бокале чернело вино. Она и не заметила, когда Магда налила его. Кормилица обо всем заботилась тихо и незаметно – не женщина, а добрый дух, оберегающий питомицу.

Алиса де Вержи плохо понимала, как можно испытывать благодарность к слугам. По одному только праву рождения графиня была вознесена настолько высоко, что любое проявление заботы воспринимала как должное.

Но во время приступов ее охватывал непреодолимый страх. Она чувствовала себя уязвимой и беззащитной, точно улитка без ракушки, и везде ей чудились зависть и злость. Даже преданная старая кормилица, казалось, ждала подходящего случая, чтобы вдоволь поглумиться над больной.

И чтобы задобрить возможных врагов, графиня не скупилась на добрые слова и благодарность.

Венсану Бонне такое объяснение никогда не пришло бы в голову. С наивностью, делающей ему честь, он полагал, что страдания обнажают в графине лучшие качества. И был бы сильно удивлен, узнай, что его всего лишь пытаются умилостивить, как и старую служанку.

«Не забыть поблагодарить Магду завтра утром», – подумала Алиса все с тем же суеверным страхом перед здоровыми.

И выпила вино, не смакуя.

Она почувствовала привкус слишком поздно. На дне оставалось лишь несколько глотков.

Сдавленно вскрикнув, Алиса отшвырнула бокал. Хрусталь со звоном разбился о балдахин, и луна хищно вспыхнула на гранях осколков.

– А-а! А-а-а-а!

Выбежавшая из своей комнаты Магда с ужасом увидела, что графиня хрипит, стоя на коленях возле кровати.

– Ваша милость!

В глазах Алисы потемнело. Комната, светильник, пятно кровати, фигура Магды – все заволоклось черной пеленой. Схватившись за грудь, разрываемую трепыхающимся сердцем, она из последних сил выдохнула:

– Бонне… лекарь…

Венсан долго не ложился. Он обдумывал, как проникнуть в покои начальника охраны. Некоторые способы давали ему возможность беспрепятственно попасть внутрь, другие – так же беспрепятственно выйти. Но найти способ, который сочетал бы в себе то и другое, лекарю до сих пор не удалось.

От замысла отравить стражника он отказался сразу. И не человеколюбие было причиной. Спрятать в узких коридорах бесчувственное тело не легче, чем загнать лошадь в колодец.

Венсан набросал план галереи и сердито покусал кончик пера. Допустим, он заберется по стене, как не раз проделывала Птичка. Но окна Медведя забраны прочной решеткой. Дымоходная труба? Будь он кошкой или крысой, об этом можно было бы поразмыслить. И то нельзя исключать, что в камин к удивленному Пьеру, решившему погреться у огня, свалилось бы хорошо прокопченное животное.