После инъекции мне хватило одного удара. Стоявший рядом с Говорковым охранник выбросил вперед руку, и я, дернув головой, рухнул на пол. Меня душило бессилие.

— Остановите его!.. Остановите!

Но меня никто не слышал. Я уволен, а голос отработанного натемпила никого не интересует.

Посмотрев на пистолет, Говорков тряхнул его, словно собирался выбить патрон.

— Чекалин обречен. Все эти месяцы он будет думать только о смерти.

— Но Карина! — вскричал Старостин, который сходил с ума, не понимая поступков человека, без которого не мог ступить и шага.

— Какой-то благодетель позвонил в милицию и сказал, что в четырнадцатой квартире умирает женщина. Что ее держат в качестве заложницы. Карина перевезена в Склиф и скоро умрет. Вы все будете за это наказаны. Наказан буду и я. И теперь мне наплевать на все, что будет с вами, этой компанией и этим миром…

Я бы не смотрел на это, если бы знал наверняка, что он на это способен. Но именно оттого, что мне и в голову не могло прийти, что Говорков на это способен, я досмотрел сценку до конца.

Ствол пистолета погрузился в его рот до самой спусковой скобы, после чего грянул выстрел.

С каким-то спокойствием, даже равнодушием, я посмотрел, как мозги Говоркова влипли в стену и стали сползать по ней, как улитки, и только потом взглянул на лица присутствующих.

Больной раком безработный Герман Чекалин прошел мимо всех и вышел на улицу.

Она встретила меня гарью. Мне было душно.

Вчера случилось забавное событие, разбавившее мою пресную жизнь. Я шел по улице, поглядывая на то, как небольшой, почти карманный кобелек пытается взобраться на гигантскую, ленивую от жары суку. Асфальт парил, а солнце палило так, словно отыгрывалось за неудачи весны. Заниматься любовью в такую погоду, да еще в шубе, на мой взгляд, несерьезно. Но кобелек так истосковался по ласке, словно час назад прибыл со своим капитаном из дальнего плавания. Он выловил где-то кавказскую овчарку смешанных кровей, и теперь привел ее на Союзный проспект, чтобы на фоне музея Наивного искусства реализовать свои фантазии на практике. Не знаю, как он ее убалтывал и что при этом обещал, но овчарка согласилась и теперь смотрела на мир уставшими от возражений глазами, словно лаяла: «На, подавись!» Кобелек прыгал и прыгал, было очевидно, что если бы это продолжалось еще часа два, он приловчился бы и свой план претворил в жизнь. Но овчарке это надоело. И тогда кобелек сделал невозможное. Запрыгнув овчарке на спину, он принялся за то, за чем, собственно, ее сюда и заманил. Под аплодисменты нескольких стоящих на остановке мужиков овчарка убежала вместе с любовником.

Месяц назад передо мной встал выбор: либо юристом в банк, либо юристом в совместное предприятие по производству кисломолочных продуктов. Я выбрал второе. Дело не в моей любви к кефиру или сметане, просто в банк, хотя там и зарплата больше, дольше ехать, а мне с палочкой преодолевать дальние расстояния не с руки. Не с ноги — так будет вернее. Быть может, если нога заживет окончательно и вместо сомнений на лице хирурга появится надежда, я выброшу палку и снова пойду на своих двоих. Но пока об этом не может быть и речи.

Эта страна проклята, вне всяких сомнений. Сразу после того, как очнулся на Ленинградском проспекте, неподалеку от остановки, с вывернутыми карманами и снятой обувью, я поспешил делать все возможное для того, чтобы Старостин и его коллеги не ушли далеко. Но в милиции надо мной посмеялись, а в прокуратуре после третьего визита взяли письменную расписку — больше этой темой их не тревожить. Как юристу, мне было трудно придумать правильный текст, но мне подсказали. Мое обращение в аппарат уполномоченного по правам человека обещали направить в независимый экспертный совет. Надо понимать, что когда придет результат, Старостин и остальные умрут от старости. Потом я долго искал в Москве разрекламированный по всей стране Совет по борьбе с коррупцией. Несмотря на несомненные навыки, мне это не удалось. Потом была Общественная палата, при входе в которую стоял здоровенный охранник с коровьими глазами, он-то и сказал, что если я хочу правовой защиты, мне следует поднакопить денег. Поскольку хорошие адвокаты, к коим, несомненно, относятся и те, что заседают в палате, стоят дорого. И теперь я понимаю, почему меня не убили. Живой дурак лучше мертвого умника.

Через неделю мытарств я услышал, что в СОС объявлен локаут и прежнее руководство куда-то бесследно исчезло. Приставы арестовали за долги территорию компании, и теперь ходят слухи, что она будет выставлена на торги. Уже есть покупатель, пожелавший остаться неизвестным.

Через три недели я успокоился. Да и из-за чего, спрашивается, мне было волноваться? У меня остались квартира на Кутузовском, машина, немного денег из тех, что выдали мне в качестве подъемных. Ирина не успела их все истратить на вещи и утварь, и теперь у меня прекрасная возможность подлечить ногу за рубежом. Но чем чаще я ходил на прием в клинику, тем сильнее убеждался, что наши доктора — лучшие. Всякий раз мне удавалось встретить в клинике кого-то, кто подсказывал мне правильные адреса и категорически не рекомендовал ехать за границу. И теперь я ношу в портмоне несколько бумажных обрывков с номерами телефонов клиник, где за две недели лечат любые травмы. В том числе и перебитые кости. Правда, операция стоит дорого, что-то около 50 тысяч долларов. И очередь большая. Записывали аж на февраль следующего года.

Уже не в силах терпеть боль и свои кривляния с палочкой, я приехал в одну из клиник, и меня тут же встретило сияющее лицо секретарши на этаже. Лицо ослепило меня перспективами, гарантировало лечение по новым методикам, лицензию на использование которой теперь пытаются перекупить едва ли не все клиники мира, а я стоял и смотрел, как по этажу, торопясь и держа что-то в руках, передвигается персонал. Это был очень странный персонал. У одного сотрудника отсутствовала по локоть рука, второй прихрамывал, а когда секретарша сказала: «Сейчас я вас запишу» и встала, я увидел, как из-под стойки появились ее костыли.

— Я зайду попозже, — пообещал я, вышел и прикурил. Наверное, благодаря таким вот клиникам, как эта, и теплится в людях надежда на спасение. Сколько уважаемых людей, сколько крупных руководителей, сколько голов администрации и сколько раненных в боях прокуроров и начальников ГУВД поставлено на ноги скромными работниками таких вот клиник. Пусть дорого, но что нынче дешево?

В обед я не хожу в столовую совместного предприятия. Там фри и гамбургеры, жаренные на отработанном машинном масле гипертрофированные цыплята и котлеты с нитратами из клонированного китайского мяса. Приобщаться к корпоративной системе питания я не хочу, а потому, выбравшись на свежий воздух, плетусь через Союзный до Свободного. На углу есть пельменная, где повара еще не знают, что в мясо можно добавлять стрихнин, картон и неудобоваримые части коров. Проглотив на уличном столике порцию, я иду обратно.

Так происходит и сейчас.

— Чекалин!

Чтобы убедиться, не ослышался ли я, мне приходится сначала остановиться, а потом развернуться на месте.