— Они там наверняка накосячили! — Соловей с охотничьим азартом рылся в документах, которые перед этим буквально зубами вытаскивал из компьютера Тишина, из Вия, отыскивая слабые места в составленном обвинении.

— Ч-черт… — в задумчивой растерянности бродил он по комнате чуть позже, взявшись за подбородок. — Никаких косяков… — Больше я об этом деле от него ничего не слышала…

…Когда Соловей продрал глаза и врубился в извращенческое шоу Романа Трахтенберга «Деньги не пахнут» с отвратным апокалиптическим глумлением над участниками, он бегал и кричал: «Эврика!»

— Х.еврика… — остудила его пыл я. Получилась как по нотам разыгранная старая митьковская пьеса про расцвет и закат цивилизации.

— Трахтенберг — ортодоксальный человеконенавистник! Я понял, это наш человек. Этими своими тошнотворными конкурсами с пожиранием всякого дерьма он добивает этот мир, колет человечество надвое, чтобы уже никаких иллюзий не оставалось: свиньи — к свиньям, а нормальные, кто не повелся, — к нормальным…

Я смотрела на него, и мне очень не хотелось думать о том, что главное РАЗДЕЛЕНИЕ еще впереди…

Потом он вдруг подрывался по всей Москве вылавливать юриста Вия, чтобы тащить его куда-то в Подмосковье регистрировать свой непризнанный самопровозглашенный благотворительный фонд помощи заключенным «Удача». Который, может быть, однажды не обойдет вниманием подсудимый олигарх Ходорковский. Которому в конце июня на день рожденья (отстоящий всего на пару дней от его собственного) Соловей отправил в тюрьму подарок. Чуть ли не носки или что-то вроде. А, конфеты…

Однажды он полдня дозванивался каким-то нужным людям, бился головой в наглухо закрытые двери каких-то сволочных инстанций. И везде, раз, наверное, уже в сотый, получал полновесный, смачный облом. В какой-то момент я взглянула в приоткрытую дверь его комнаты. Он сидел, в отчаянии обхватив голову руками…

Это было жутковатое зрелище. Ничего не получалось, он завяз и пробуксовывал, он был в тупике. Жизнь отвергала его, издевалась над ним — и ни на йоту не поддавалась… Его благодушие было всего лишь видимостью, тоненькой пленочкой сверху. Он переживал, нервничал, злился, отчаянно злился на себя. От отчаяния пытался обидеть хорошего человека (меня) и напрочь со мной же разругаться, чтобы чувствовать себя окончательным ничтожеством, подлецом и негодяем…

Я не просто так обрабатывала его все это время, подтачивая его оболочку неприступности. И однажды он вдребезги раскололся:

— Я не знаю, что мне делать…

Я взмолилась:

— Михалыч!

Он почти задыхался, не в силах сдерживать слезы, я прижала его голову к своему плечу. Да, дожила, Соловей рыдал у меня на груди, я едва ли не укачивала его, прочно заслонив от обступающего его кошмара. Моего холодного спокойствия хватит на нас обоих. С этими мужиками никаких детей не надо… Господи, проклятье всей моей жизни — эти рефлексирующие интеллигенты. Бедный, замученный Михалыч… Тише, тише… Как ему объяснить, что он уперся в стену и не видит, что все хорошо? Все уже хорошо. И с ним тоже…

— Я знаю… я знаю, как тебе плохо. Михалыч… Это пройдет… Только оставь себя в покое. Слышишь? Просто не смей! Положи себя куда-нибудь и забудь там еще хотя бы на полгода. Не пытайся даже вспоминать, каким ты был раньше. Ты переехал на другой этаж. Да, поближе к земле. Там и сиди, кайфуй ровно. Ты из себя сейчас все равно ничего не выжмешь. Нечего потому что. Время должно пройти. Сейчас ты не имеешь никакого права ничего себе предъявлять. Чем быстрее ты от себя отстанешь, тем быстрее восстановишься. А чуть позже поймешь: никуда все твои способности не делись. Талант не пропьешь. Михалыч, ты же умница. Ты хороший, Михалыч…

Я знала, что с ним. Мне знаком этот синдром. Я это все прошла за десять лет до него… Потом очень сложно обрести себя на такой бескрайней и мирной свободе. Если в замкнутом пространстве грубой неволи ты яростно ВЫЖИЛ, дерзко ощетинившись против такого конкретного, персонифицированного — и глобального, обложившего со всех сторон, врага. Это — проще. Выживать проще, чем… просто потом жить…

Уткнувшись губами в его черные волосы, я все что-то говорила, говорила… Слава богу, человека прорвало, слова, слезы нашли выход наружу. Что, опять «слеза революционера»?! Ему теперь станет легче. Надо же, как несложно оказалось пробить его оборону, эту глупую установку: все держать в себе. Ну, правильно, он слышать не мог это мое заклинание: «Ты хороший…» Жуткое несоответствие этих слов и действительности выплеснулось в отчаянном: «Тогда почему мне так плохо?!» Ничего… Ничего… Все уже хорошо… Я осторожно гладила эту глупую несчастную голову. Медленно сканируя шею взглядом палача. Они, видите ли, все из себя неврастеники и ненавидят прикосновения к себе, не выносят ласки…

…Ничего… Потерпишь… И никуда теперь не денешься. Услуги психоаналитика стоят дорого. И ты за них заплатишь. Ты просто сам еще об этом не знаешь. А я теперь уже не сомневаюсь. Ты упорно отказываешься вести себя правильно. Тебе же хуже. Не хочешь по-хорошему — будем общаться с тобой на том языке, который ты понимаешь…

Я вывела его из равновесия — все, ситуацией теперь владела я. Я аккуратно расколола его защитную оболочку, раскачала его самого. И он не устоял, его с силой швырнуло в сторону.

И сразу же, на полном ходу, не давая опомниться, я рванула его в другую. Чтобы окончательно сбить с ног. Классический прием… Уже через час, когда он успокоился и заметно повеселел, я сама вдруг резко впала в отчаяние.

К тому времени я уже бесповоротно приучила его к тому, что я могу только заглядывать ему в рот и баюкать своими словами… И тут все это вдруг разом прекратилось. Он благодушно собрался прогнать мне какую-то очередную телегу (нашел свободные уши!) — я же сидела мрачнее тучи и оборвала его почти грубо:

— Ой, отстань, что ты опять со своими глупостями, мне сейчас реально не до этого! Я сижу, не знаю, что мне делать, у меня гитара сломалась, я без нее — все, пропала!..

Он не сразу понял, что я по-настоящему, с самыми натуральными слезами, убиваюсь из-за своей умирающей электрогитары. Он был озадачен. Контраст с моим недавним умудренно-безоблачным расположением духа был разительный. Мне теперь оставалось просто додавить. Довести до логического завершения, на выдохе жестко и четко неумолимо доработать начатый болевой прием. Сканируя жертву абсолютно ледяными глазами. Классика, блин…

— Я могу чем-то помочь? — Он был явно озадачен, такой меня он еще не видел.

Слезы мгновенно высохли.

— Можешь…

Михалыч подарил мне гитару, деньги на гитару. Шикарную электрическую гитару. Я свое получила по первому разряду…

Или делай все красиво — или никак. Я люблю, когда получается красиво…