грубой силы своих мечей. Но в глубине души разве вы не считаете меня до сих пор бесполезным?

– Как ты смеешь даже предполагать, что Великая Юань может пасть?

– Все империи рушатся. И если рухнет наша, что будет с вами, отец, с монголом?

– А ты? На чьей стороне будешь ты? Ты манцзи или монгол? Я выбился из сил, стараясь воспитать тебя как одного из нас, а ты готов повернуться к нам спиной и присоединиться к народу своего ублюдка-отца?

Баосян отшатнулся.

– Моего ублюдка-отца? – прошипел он. – Отца по крови? Ваши слова выдают вас, Чаган. Вы никогда не воспитывали меня, как одного из вас. Вы никогда не понимали, кто я такой; вы никогда даже не замечали, как много я делал для вас, и все потому, что я не такой, как мой брат!

– Ты отребье манцзи, в тебе течет собачья кровь! Трус и слабак! Ты никому не нужен. Мне ты не нужен. – Чаган пересек комнату и тыльной стороной ладони дал Баосяну пощечину. Баосян упал. Через несколько мгновений он медленно поднялся на ноги, дотронулся до уголка рта. Чаган схватил со стойки свой меч и вынул его из ножен.

Инстинкт воина позволил Эсэню понять намерение Чагана. Несмотря на все свое негодование против Баосяна, он не мог даже представить себе, что его невозможный, упрямый, раздражающий брат погибнет.

– Отец! – закричал он.

Чаган не обратил на него внимания. Охваченный такой яростью, что обнаженный клинок дрожал в его руке, он сказал Баосяну:

– Я отрублю тебе голову, предатель. Смерть истинного монгола для тебя слишком хороша.

Баосян оторвал взгляд от пола. Кровь текла у него изо рта, лицо исказилось от ненависти:

– Ну, давайте! Давайте же!

Чаган оскалился. Сверкнул клинок. Но не опустился. Эсэнь прыгнул через всю юрту и схватил отца за запястье.

– Как ты смеешь! – воскликнул Чаган, вырываясь из хватки Эсэня.

– Отец! – снова произнес Эсэнь, сжимая его руку насколько хватило духу. Он понимал, что стоит ему ее отпустить, и Баосян умрет. Он готов был взвыть от отчаяния. Даже сопротивляясь смерти, Баосян доставлял неприятности. – Умоляю вас, пощадите его! – Кости руки отца трещали под его пальцами до тех пор, пока Чаган не охнул и не уронил меч.

Выдернув руку, Чаган через голову Эсэня устремил полный ярости взгляд на Баосяна. На несколько мгновений он, казалось, лишился дара речи. Потом тихо и грозно произнес сдавленным голосом:

– Будь проклят тот день, когда я взял тебя к себе. Ты ублюдок манцзи, потомок восемнадцати поколений проклятых предков. Больше никогда не попадайся мне на глаза!

И только спустя некоторое время после его ухода Баосян сжал кулаки. Он неторопливо, хотя его выдавала легкая дрожь, достал из рукава носовой платок и вытер рот. Покончив с этим, он поднял глаза и горько улыбнулся Эсэню.

Эсэнь обнаружил, что ему нечего сказать. До этого момента он искренне верил, что, стоит Баосяну только постараться, и он все-таки сможет стать таким сыном, какого хотел Чаган. Но теперь понял, что это никогда не было возможно.

Будто читая его мысли, Баосян просто сказал:

– Понимаешь?

Юрты сверкали серебром в лунном свете. Дым из центральных отверстий тек ввысь, подобно небесным рекам. Оюан шел через лагерь туда, где держали коней Великого князя Хэнани: их длинные привязи соединяла общая веревка, натянутая между двумя столбами. Одинокая фигура стояла у середины этой веревки, и ее окружали огромные тени сгрудившихся вокруг нее коней.

Эсэнь не оглянулся, когда подошел Оюан. Он гладил по носу своего любимого коня, высокого гнедого жеребца, казавшегося черным при лунном свете. Конь насторожил уши, узнав его, но смотрел не совсем на Оюана. Тот с тревогой подумал, что конь смотрит на то невидимое, что следует за ним. Его собственная кобыла была привязана через несколько коней от жеребца. Заметив Оюана, она потащила свой повод по веревке и при этом спутала все промежуточные в один узел, за который конюхи утром будут осыпать его проклятиями, потом ткнулась в него носом.

Напряженные плечи Эсэня говорили о том, как ему плохо. Легко было догадаться, какой прием они с господином Ван только что встретили у Чагана. Глядя на благородный профиль Эсэня, Оюану на несколько мгновений захотелось лишь одного – облегчить его страдания. Видя, как ему больно, Оюан тоже чувствовал боль, и он попытался представить эту боль умноженной на сто, на тысячу, на десять тысяч. Но не смог. «Я все еще пьян», – подумал он, а вслух сказал:

– Как все прошло между вашим отцом и господином Ван?

Эсэнь вздохнул. Его порывистость исчезла. Это напомнило Оюану тот момент, когда ты подходишь утром к костру, а вместо тлеющих углей находишь только холодные серые камни. Его охватила печаль:

– Значит, ты знаешь. Конечно, знаешь. А все остальные?

– Не знают, но подозревают. И разве они не правы?

Эсэнь отвернулся. Посмотрел на кобылу Оюана и спросил:

– Какое имя ты ей дал?

– Еще никакого. – Оюан погладил нос кобылы. – Разве оно повлияет на то, как хорошо она будет мне служить?

Эсэнь грустно рассмеялся:

– Ты не считаешь такое отношение слишком холодным?

– Разве вы даете имя мечу? Люди слишком привязываются к своим коням. Мы ведем войну, они гибнут чаще всего.

– Я вижу, ты высокого мнения о моем подарке, – криво усмехнулся Эсэнь.

Несмотря на озабоченность, Оюан улыбнулся:

– Она прекрасный подарок. Я более высокого мнения о дарителе.

– Для людей нормально привязываться к коням. И к другим людям. – Эсэнь снова вздохнул: – Но не для тебя. Ты всегда всех отталкиваешь. Что ты находишь в этом, в одиночестве? Я бы его не вынес. – Теплый запах животных окружал их. После долгого молчания Эсэнь сказал: – Отец бы убил его, если бы меня там не было.

Оюан знал, что это правда, как знал и то, что нет такого мира, в котором Эсэнь мог бы допустить такое. При этой мысли его пронзило чувство, в котором смешались любовь, тоска и боль.

– Я в это не верил, – сказал Эсэнь. – Раньше. Я думал… я думал, что между ними есть некоторые разногласия. Думал, их можно помирить.

Именно эту его чистоту Оюан хотел оберегать вечно. Большое сердце Эсэня и простое доверие ко всем людям. Он заставил себя произнести:

– Вам надо быть осторожным с Ван Баосяном. Эсэнь замер.

– Даже ты… ты тоже так о нем думаешь?

– Он только что уничтожил брата императрицы. За что, за несколько оскорблений? За те несколько владений, которые ваш отец у него отнял? Это заставляет задуматься о том, на что еще он способен. – Оюан