Похоже, я даже пытался припомнить, о чем думал в то время, но так и не вспомнил ничего. Да, дед Савелий знал, куда следовало повести меня, чтобы прошло незаметно время! Он добился своего. Из состояния очарованности вывел меня тогда крик Нади:

– Евгений Алексеевич, сын у вас! Сын! Поздравляю!

Я оглянулся. Надя стояла внизу, метрах в ста от нас и кричала:

– Поз-дра-вля-ю-ю!

Вмиг вернулся я на грешную землю. Будто подтолкнул кто мое сердце, оно застучало гулко, потом замерло на миг и вновь безудержно заколотилось в груди. Как я в тот миг был благодарен Наде за столь радостную весть! Бегом понесся вниз.

– Куда стреканул? – крикнул дед Савелий. – Все одно, медичка не пустит.

Слова те пролетели мимо меня, словно не мне адресованные. Я подбежал к Наде, сжал ее руку в благодарном порыве и взволнованно проговорил:

– Огромное спасибо, Надя! Огромное!

– Моя роль во всем свершившемся – самая мизерная.

До моего сознания почти не доходили ее слова. Мои мысли были там, в медпункте. Одно господствовало желание: скорей увидеть сына и Лену. Бежать к ним. И Надя, поняв мое состояние, посторонилась, пропуская меня по узкой тропе.

Через несколько минут я рванул входную дверь и влетел в приемный покой – первую комнату. Успел сделать всего пару шагов к двери во вторую комнату – в палату, но мне навстречу выкатилась Маша. Удивленно всплеснула руками и воскликнула:

– Вы с ума сошли! – и принялась подталкивать меня к выходу. – К ним нельзя. Инфекцию занесете, что мне тогда делать?

Я отступал нехотя. А у самого порога взмолился:

– Машенька, всего на минутку. Взгляну только. Одним глазком.

Возможно, вид у меня был такой обалделый, что Маша сдалась. Не вдруг. Поначалу перестала выталкивать своими круглыми ладошками, потом проворчала:

– А в Мурманске если бы родила, тоже вот так? Нет. Там окошечко. Передачку да записочку, вот и весь сказ. А здесь добротой моей пользуетесь.

– Оттого Лена и не поехала в Мурманск, – польстил я. – Дома лучше.

– Здесь медицинское учреждение, а не дом, – осерчала Маша, не то, видимо, сказал, и как мне показалось, сейчас она вновь примется меня выталкивать. – Инфекцию занесете, с кого спрос?

– Только посмотрю, Машенька…

Пауза. И наконец решительный взмах пухлой рукой.

– Раздевайтесь. Вот халат.

Она прошла в палату первой и почти у двери остановилась. Указала круглым кулачком на место рядом с собой.

– Дальше – ни шагу.

Я сразу увидел сына и Лену. Он, розовый, с оттопыренными губами, а щеки его, как у хомяка, набившего полный рот зерном. Между этими розовыми буграми торчал кругленький носик. Лена же – бледная, почти такая же, как наволочка на подушке. И радостно видеть сына, и жаль Лену – невозможно описать, сколь противоречивы были в тот момент мои чувства. Я смотрел то на сына, укутанного в розовые байковые пеленки и спокойно спавшего, то на Лену, которая бессильно лежала на широкой металлической кровати с панцирной сеткой (самая большая редкость для здешних мест), – голова Лены покоилась на большой мягкой (явно из гагачьего пуха) подушке, не казенной, а, скорее всего, подаренной медпункту кем-то из охотников; ватное одеяло натянуто до самого подбородка, хотя в комнате очень тепло; но, видимо, Лене сейчас совсем нельзя было остужаться, – я смотрел на спящего сына, на обессиленную, на грустно и будто виновато улыбавшуюся Лену и не знал, что делать, что говорить.

– Поздравьте. Вы что? – шепнула Маша, подтолкнув меня круглым локтем в бок.

– Молодец ты, Лена! Поцеловал бы подошел, да вот – не положено. Поздравляю тебя с сыном.

– Нас, Женя. И тебя тоже, – глухо, словно из последних сил проговорила Лена. – Четыре двести. Богатырь. – Это уж с гордостью произнесла: – Давай Олегом назовем?

– Давай.

Кто-то вошел в приемный покой. Мужчина. Маша шепнув:

– Не подходите ближе, – кинулась за дверь.

Донесся ее недовольный вскрик:

– Ну, куда же вы?

Потом там, за дверью, забубнили тихо и непонятно, и Маша, похоже, с чем-то смирилась, как с необходимостью.

– Как чувствуешь себя? – спросил я Лену, хотя понимал, что сейчас нужны иные слова, нежные, ободряющие, радостные, но они не находились. – Рада, что сын?

– Да. Дочь родилась бы, тоже хорошо.

– Верно. Но все же – молодчина ты. Сына-богатыря родила.

Там, в первой комнате, вновь протопали сапоги. Теперь к выходу. Хлопнула наружная дверь, и тут же Маша вкатилась в палату.

– Все, папаша. Нам пора ребенка кормить.

– Поправляйся, Лена. Что тебе принести? Соку? Компота? Варенья?

– Питание у нас хорошее. Домашнее, – ответила за Лену Маша. – Я сама буду готовить. И продукты есть. Понанесли… Соки и компоты – другое дело. Это – витамины.

– Поправляйся. Я часто стану навещать.

Вышел я в первую комнату и с удивлением увидел на столе целую гору съестного – большой кусок оленины, банки с говяжьей тушенкой, с сосисочным фаршем, с треской в томате и в масле, с тресковой печенью, несколько пачек вермишели и макарон, кулечки, на которых знакомой терюхинской рукой выведено: «Рис. Гречка. Манка». Отделению целому хватит на неделю.

«Узнали уже на заставе, – подумалось мне. – Быстро среагировали. Молодцы».

С улицы донеслось жиканье пилы, ударил по чурке топор.

«И о дровах подумал заботливый Денис Константинович. Старшина есть старшина».

И в самом деле, в коридоре, как я успел заметить мимоходом, не придав этому значения, наколотые дрова тоненькой поленницей жались в уголочке. Дня на два запас – не больше.

Я вышел на крыльцо. Ногайцев и Яркин пилили, уложив на козлы толстое, отполированное морем бревно, Кирилюк неторопливо взмахивал колуном, делая несколько надрубов на внушительной чурке, затем, крякнув, ударял со всей силой, и чурка разваливалась сразу на несколько частей. Ловко. Рационально.

– Старшина послал? – поздоровавшись, спросил я у ребят.

– Он Кирилюка с продуктами послал сюда, а мы сами. Думаем, может, дров нет, а ребенку как в холоде? – ответил за всех ефрейтор Ногайцев.

– Давайте, я порублю.

Спустился я с крыльца, взял топор, но Кирилюк подошел ко мне и забрал его у меня. Сердито, как мне показалось, спросил:

– Чи спамши вы? Чи думка вас, не смогем сами нарубать?

Вот так, шагай, отец, отсюда, без тебя есть кому позаботиться о твоем наследнике!

В пустую квартиру мне идти не хотелось, и я направился на заставу. Когда подошел поближе, навстречу мне высыпали все пограничники. В наброшенных поверх нижних рубашек куртках, с улыбками на розовых ото сна лицах. Солдаты поздравляли меня, крепко пожимая руку, спрашивали, какой он, новорожденный пограничник, советовали в метрику вписать не название становища, а номер заставы, и мне было весело и покойно среди этих молодых, заботливых друзей.