– Николас… наверное, он давно это подозревал, – продолжаю я. – А после того, что случилось у Веды, когда она ему сказала, кто я, когда я ему сказала, что сделала и что делала прежде… – я проглатываю ком в горле, – он окончательно в этом убедился.

И я рассказываю им все.

Про Калеба, про то, как меня обучали, про последнее испытание у Блэквелла. Как нас бросали по одному в темноту – выживать или погибать. Как Гилдфорд отвел меня в лес, в гробницу, где Блэквелл пытался похоронить меня заживо моим собственным страхом.

– Когда это кончилось, земля осела и гробница выправилась, было уже утро. В щели дверного проема пробивался свет, и я припомнила, что вчера дверь выглядела иначе. Не так, как вот эта. Эта была не деревянная, а каменная, но я не обратила внимания, потому что думала лишь о том, как бы поскорее выбраться. – Я снова перевожу дыхание. – Наконец пришел Гилдфорд и вынес меня. Глаза у меня были закрыты, и я продолжала петь, крепко свернувшись в клубок. Мой рассудок пошатнулся.

– Как тогда, у Веды, – шепчет наконец Джордж. Глаза у него круглые, как блюдца. У Файфер лицо белее пергамента, и она уже давно не моргает. Я киваю.

– Когда мы выбрались на свет, я открыла глаза, чтобы взглянуть напоследок. Не знаю зачем. Может быть, хотела видеть, где это я едва не погибла. Может, убедиться лишний раз, что еще жива. Вот тогда я и увидела ее. Увидела Тринадцатую Скрижаль.

Файфер делает судорожный вдох.

– Конечно, я не понимала, что это Тринадцатая Скрижаль, пока к нам не попал этот меч и я не увидела гробницу Зеленого Рыцаря. Не знала, что можно спрятать скрижаль проклятия в гробницу, пока мне Файфер не сказала… – Я вздрагиваю. – Но теперь знаю. И если я хочу ее уничтожить, то мне нужно вернуться в гробницу на земле Блэквелла.

– И как же ты это сделаешь? – спрашивает Джордж. – У Блэквелла на доме понаставлено больше защит, чем у самого короля. Стражники, ворота, ров – и это лишь по пути к главному входу. А внутри – лучники на башнях дежурят круглые сутки. Предупредительных выстрелов они не дают.

Гумберт весь ушел в кресло, будто из него выпустили воздух: щеки обвисли, плечи сгорбились. Он потрясен.

– Я думал, ты ведьма, – говорит он шепотом. Вот уж не ожидала от него чего-то иного, кроме ора. – Николас сказал, что тебя поймали с травами, и я подумал…

Он замолкает, покачивая головой.

– Прошу прощения, – отвечаю я. – Никто не должен был знать об этом. Николас считал, что так будет лучше.

Гумберт раздумывает какое-то время и кивает.

– Потребность в маскировке я могу понять. Должен понимать, сам ведь целую жизнь так живу. Она противна, бывает. Но необходима. – Он делает жест в сторону стоящей в дверях Бриджит: – Пожалуйста, наполни ванну для Элизабет, приготовь ей что-нибудь поесть и чистую одежду. – Оборачивается ко мне: – Тебе надо прийти в себя. Тогда и подумаем, как провести тебя к Блэквеллу.

Джордж помогает мне сесть, а Файфер накидывает на плечи одеяло. Мы проходим по коридору, поднимаемся по лестнице ко мне в комнату. Джона нигде не видно. Но я помню выражение его лица, когда он понял, кто я. Наверняка не хочет лишний раз меня видеть.

Налив мне ванну, Бриджит уходит, Джордж с нею. Файфер помогает мне раздеться, я погружаюсь в горячую ароматную воду и тут же, к собственному смущению, начинаю плакать. Я слаба, я устала, я ранена, я в полном смятении. Мне стыдно за то, что я делала, пугает то, что сделать предстоит. Сейчас я получила как раз то, чего боялась всю жизнь: одиночество. В одиночку мне предстоит идти в гробницу, в одиночку суждено умереть. Это именно то, что знал Николас и о чем не хотел мне говорить. Но и ладно, подумаешь, не сказал. В глубине души я и сама все знала.

– Тебе не надо умирать, – тихо говорит Файфер. Она сидит возле ванны, держится руками за край. Смотрит на меня. – Я знаю, о чем ты думаешь. Но это не так. Я тысячу раз перечитала пророчество. Звучит оно мрачно, да. Но смерть тебя не ждет.

– А тебе-то какая разница? – спрашиваю я севшим голосом. – Если я найду скрижаль, то что тебе до моей смерти? Ты же говорила, что лучше бы мне сдохнуть. Что так мне и надо.

– Я не это хотела сказать… ну да, я так думала. Но сейчас не думаю. И совсем не считаю, что так тебе и надо. – Она на секунду замолкает. – Я же понимаю, каково это, – говорит она наконец. – Когда магия рвет твою жизнь в клочья.

Я вскидываю голову, смотрю на нее:

– Что?

Она вздыхает:

– Учиться у Николаса я начала в шесть лет. Все – ну, скажем, все за пределами этого дома – думают, что это случилось из-за моих исключительных талантов. Что я вундеркинд. Чтобы он взялся обучать такую малявку, это же необходимое условие – быть вундеркиндом, да? – Она опускает глаза, бледные пальцы барабанят по краю ванны. – Хочешь знать настоящую причину?

Я киваю, но она не видит.

– Хочу.

– Потому что ему меня отдала мать. Сама она колдуньей не была и меня боялась. Боялась того, что я могу сделать. Как раз недавно умер отец, и она думала, что я к этому причастна. А я понятия не имею, так ли это. До сих пор ни в чем не уверена. Знаю лишь, что она как-то нашла Николаса, отдала меня и больше не возвращалась.

Знакомая история о разбитой семье отзывается острым уколом в сердце.

– Сочувствую.

Файфер пожимает плечами:

– Что я могла сделать? Я плакала, я вопила, я убегала. Но это ее не вернуло. Я не хотела быть ведьмой, я ненавидела магию. Ненавидела за то, что из-за нее мои родные стали моими врагами. Если бы Николас не принял меня, не воспитал бы как свое дитя, моя жизнь могла бы повернуться совсем по-другому. Я могла бы до сих пор ненавидеть магию – как ты.

– Я ее не ненавижу, – отвечаю я. – Уже нет. Я видела ужасы, на которые она способна, но видела и добро. То, что делает Николас, что делает Джон… – Я замолкаю, потом заключаю: – Кажется, я уже не знаю, что и думать.

Файфер кивает.

– Николас говорит, что магия сама по себе не добро и не зло; она становится тем или другим в зависимости от того, как люди ее применяют. Я очень долго этого не понимала. А потом до меня дошло, что вовсе не магия отделяет нас от них или меня от тебя. Это – непонимание.

Она вытягивает указательный палец и сует его в чуть теплую воду.

И сразу вода становится восхитительно горячей.

– Кроме того, магия иногда бывает удобной: она не умеет врать. – Файфер улыбается мне. – Так что дерево там, внизу, наверняка сказало правду.

– Ты о чем?

– Это же древо жизни. Тебе Джон не говорил?

Я качаю головой.

– То, что ты вызвала появление листьев, означает… ну, кое-что означает. Главным образом это знак силы и мощи. Но еще сигнализирует о перемене. О новых началах – так, наверное, можно сказать.