Итак, следующий шаг в игре был сделан. «Еще два хода, – подбадривал себя Бенкендорф. – Два хода».

* * *

Князь Адам напрасно подозревал графиню Вонсович в доверчивости. Лучшее, что она могла сделать в сложившейся ситуации, – это посоветоваться со своим первым мужем Станиславом Потоцким. Ведь дело касалось их общих детей. Нельзя было оставлять его в стороне. Хотя уже шестой год тот пребывал в «умственном расслаблении», как это называла жена. С тех пор, как все польские ложи были закрыты покойным государем Александром I, так много обещавшим, в том числе и братьям-масонам, но в конце концов обманувшим их даже горше, чем всех остальных.

Станислав унаследовал от отца высокое место Великого мастера Польского Востока. Он тяжело пережил стук дверей в общих собраниях, вынос и сожжение орденских знамен, хартий, мертвых голов из папье-маше, переплавку семисвечников. Это был настоящий погром. А Великий мастер никого не смог защитить!

Даже орденская казна была расхищена. Причем не кем-нибудь, а прежним главой полиции Новосильцевым. Станислав был так потрясен и так обессилен, что затворился в своем доме. Никого не принимал. Еще молодой, он начал дряхлеть. Опускал шторы, сидел в сумраке, без света. Жаловался на резь в глазах, быструю утомляемость, апатию, нежелание глотать пищу. Даже говорил через силу.

Анна бросила его именно тогда. Потому что отчаялась пробиться через стену безразличия. Но время лечит. Сейчас Стась, хоть и не перестал внутренне считать ее врагом, все же заставлял себя обсуждать с нею семейные и имущественные дела. Принимать Александра и Натали. О Морице речи не шло.

Теперь предстояло оговорить настолько щекотливую тему, что всю дорогу до особняка Потоцких графиня сжимала зубами краешек газового шарфа. Ей неприятно было беседовать со Станиславом о подобных вещах. Она еще могла кое-как заткнуть рот Вонсовичу: «Я не приняла решения… Ты получишь компенсацию… Не стоит устраивать трагедию из нашего расставания. В конце концов, ты давно не удостаиваешь меня вниманием…» Тут он полез в бутылку, стал доказывать обратное. Пришлось обещать ему вечную любовь и вечное же содержание.

Но со Станиславом надо было действовать мягче, уважительнее и вместе с тем неотступнее. К ее глубокому удивлению, Потоцкий, несмотря на апатию, отвечал разумно и тотчас понял смысл хлопот бывшей супруги.

– Дорогая, ты совершила для наших детей больше, чем я мог бы мечтать за всю свою жизнь, – проговорил он. – Мой покойный отец удостоил тебя стать сопричастной наших великих таинств. Есть способ взять с Чарторыйского страшные клятвы. В конце концов Адам наш «брат» и не сумеет отказаться, если заставить его говорить в присутствии капитула. Я все еще Великий мастер и смогу собрать… – он втянул воздух с тяжелым всхлипом, – кое-кого не из пугливых. Хотя, должен признаться, напуганы очень многие. Риск велик. Но есть одно место, где мы изредка встречаемся. Я не стану называть его тебе. Когда пробьет час, ты приедешь, чтобы выслушать клятвы князя Адама.

Анна кивнула. Если муж соберет хоть несколько представителей высоких родов: Мнишков, Огинских, кого-то из Радзивиллов, Сапег, Малаховских, – этого будет довольно. Адам обещал пообещать. А уж их дело – вписать его слова в хартию и выступить свидетелями в сейме.

* * *

Анна-София узнала о намерении мужа развестись с ней не сразу. Ее оповестил все тот же несчастный Пац, переписку с которым – редкую и очень опасную – она не прерывала все эти годы.

Ее первая реакция была:

– Он хочет меня отпустить!

Ни пятеро детей, двое из которых уже в могиле, ни одиннадцать лет брака не могли заслонить той радости, которую она испытала при известии от пана Михала.

Но уже вторая новость буквально впечатала женщину в пол. Как? Он хочет отказать сыновьям в наследстве? Обвиняет ее в измене? Он… который… всю жизнь любил только грезы своей юности! А законную жену держал на цепи, как девку из султанского гарема! Разве можно скрыть истину, даже если напялить на женщину титул, как чужое платье?

Анна-София встряхнула письмо, еще раз пробежала его глазами, поцеловала и отправилась к мужу.

Князь Адам был несказанно удивлен ее явлением в неурочное время. Обычно супруга его не беспокоила.

– Это правда? – Несчастная дама ткнула Чарторыйскому в нос листком. – Ты действительно так поступишь с нами?

Князь сразу понял, о чем она, но не подал виду. Отобрал бумажку, прочел. Пац! Опять этот негодяй! Адам поморщился, ибо простреленное когда-то паном Михалом плечо до сих пор ныло.

– И что? – Он давно взял себе за правило никогда не оправдываться. – Откуда у тебя эти сведения? От глупца, когда-то посмевшего заступить мне дорогу? Знаешь, что я могу с ним сделать?

Муж поднялся, напоминая старый кряжистый пень. Сейчас Анна-София могла бы поклясться, что в его теле кости похожи на деревянные весла. Несчастная женщина зажмурила глаза. Она очень боялась его. С самого первого дня до сей минуты. Князь не производил впечатления влюбленного, даже когда делал ей детей. А когда она их рожала, осыпал драгоценными подарками, главным из которых все равно считал себя.

Ее выбрала мать мужа, княгиня Изабелла, посчитавшая, что сыну, наконец, пора обзавестись потомством, какие бы там отношения в прошлом ни связывали его с русской императрицей, женой августейшего друга. После войны и дружбе конец, и прежним мечтаниям тоже…

К несчастью для Анны-Софии, старуха Чарторыйская увидела небольшой эмалевый портретик, где юная Сапега так походила на молодую Елизавету. Та же поза, та же фигура, почти тот же наряд. Бедная девочка и правда была почти копией далекого оригинала, только «пережаренной», как потом выражался муж. Ведь саму Елизавету звали «Лицо без красок». А тут – каштановые кудри, глаза – темные орешки, еще не убитые морозом вишни губ. Ах, вся она была почти, но уж слишком. Муж счел ее фальшивкой, суррогатом, годной лишь для самых простых действий – дать детей. И нимало не позаботился о том, что для кого-то эта женщина – самая что ни на есть настоящая. Единственная.

Бедняжка Сапега не смела и дохнуть. Вот прямо как сейчас. Но страх за детей придал ей силы.

– Даже могилы Леона и Терезы для тебя не святыня, – заявила она. – Ты чудовище.

Князь сдвинул седые брови: «Кто-то научился разговаривать?»

– Я была бы счастлива расстаться с тобой, – отважилась Анна-София. – Но почему Витольд и остальные должны за это платить?

Адам пожевал бесцветными губами.

– Хочешь стать счастливой? – в его глухом голосе было больше досады, чем угрозы. – Я обещаю, ты получишь счастье. И твой пан Людвиг-Михал тоже.

* * *

Каково же было удивление Чарторыйского, когда он узнал, что и Пац, не по своей воле молчавший больше десяти лет, жаждет выяснить отношения.

К нему прислали секундантов, а с ними особую записку великого князя Константина, в которой дуэль разрешалась, но после столь долгого времени с возобновлением всех формальностей. Этого еще не хватало! Значит, противник опять будет стрелять. Не дай бог, попадет.

Князь Адам даже хватил кулаком по столу, отчего фарфоровая чернильница в виде бюста Бонапарта с откручивавшейся шляпой подскочила и чуть не опрокинулась. Но как Константин позволил? Чарторыйский сразу понял, что без давления со стороны венценосного брата дело