Именно так я стражникам и сказал. Зачем лишать людей мелких радостей жизни? Тем более что выпить вино с удовольствием мне это не помешало. И на самом-то деле хрен бы я его сменял на пиво. А будь выбор не ограничен, так вообще спиртяги накатил бы.

После завтрака мне дали часок отдохнуть и повели на Площадь правосудия, заковав руки за спиной в кандалы с короткой цепью. Ноги оставили свободными: на них перед опусканием в масло наденут массивные свинцовые башмаки.

Площадь к моему появлению уже была забита народом, разодетым как на праздник. Горожане стояли и в прилегающих улицах. Несмотря на то, что зрелище предстояло даже не 18+, а, гораздо серьезнее, многие пришли с детьми.

Круглую каменную платформу эшафота дополнительно оборудовали деревянным помостом, настил которого находился на одном уровне с краем стоявшего на платформе котла. Дрова уже пылали, палачи испытывали работоспособность похожего на маленький подъемный кран механизма. На конце веревочного троса болтался остро заточенный крюк. Его мне воткнут в спину, минуя жизненно важные органы. Под какое-то ребро справа — не запомнил, — а выйти он должен у левой ключицы.

Я посмотрел на крышу Дома приговоров. Расставленные на ступенях смотровой площадки кресла пока пустовали. Понятно, что герцог, градоначальник, и кто там еще в них устроится, персоны занятые, и прибудут в последний момент. Судьи если явились, то торчат внизу, в Зале заседаний. Старший потом поднимется наверх и толкнет речь.

Собравшиеся на площади при моем появлении загалдели, стали пихать друг друга локтями и тыкать пальцами в сторону эшафота, будто бы их соседи могли меня не заметить. Хотя обзору мешали только кареты, в которых приехали посмотреть на казнь представители знати, коим не выделили места на смотровой площадке. Впрочем, большей частью экипажи скромно притерлись к домам по краям площади. Лишь одна раззолоченная колымага нагло раскорячилась шагах в сорока перед эшафотом, действительно мешая меня видеть тем, кто за ней стоял. Однако не всем: какой-то предприимчивый мальчишка-оборванец вскарабкался на крышу и с удобствами устроился там, заполучив едва ли не лучший вид на котел с маслом. Важный кучер в ливрее почему-то не обращал на пацана внимания, хоть ему ничего не стоило согнать наглеца на мостовую ударом кнута.

От нечего делать я шарил взглядом по площади, выискивая знакомые лица. И вскоре к своей радости разглядел тех, кого и ожидал увидеть, — сбившихся в тесную кучку квартирантов Молли, посреди которых возвышался рослый Дамон. Жюстина стояла с каменным лицом; Ноэль не стесняясь плакал, да так горько, словно он был повинен в том, что я попался. Ты чего, чудак? Даже я над собой реветь не собираюсь. Помру — значит, помру. Надо же, событие.

Кресла на площадке Дома приговоров понемногу заполнялись. Среди незнакомых дворян, магов и важных городских чинов я узнал только Хорингера, Рутгера, Герхарда и самого герцога. А так, наверно, собрались все, кто что-то значил в герцогстве и на текущий момент был в Каритеке. Это какую-то казнь можно пропустить, — а суперкозлов не каждый день ловят, надо отметиться присутствием обязательно.

Наконец на площадку поднялся судья, встал у парапета и хорошо поставленным голосом зачитал обвинения в мой адрес и вынесенный приговор. Говорил он выразительно и прочувствовано, однако я его слова большей частью пропустил мимо ушей. Нелегко на чем-то сосредоточиться, когда совсем рядом трещат дрова под котлом и все веселее побулькивает масло, в которое тебя окунут.

Под занавес судья особо отметил, что руководить казнью дозволено доблестному Крепперу. По толпе пробежал недоуменный шумок. Я заметил, как скривился Рутгер и брезгливо поморщились некоторые другие дворяне, не привыкшие или не находившие нужным сдерживать эмоции. Очевидно, рыцарям никак не полагалось принимать на себя какие-либо палаческие обязанности, и случалось это весьма редко. Не менее очевидно было и то, что сотнику плевать на условности, лишь бы поучаствовать в экзекуции лично. Он поднялся на помост довольным, прямо-таки счастливым.

— Знаешь, Креппер, — обратился я к нему. — Не будь ты алкашом, психом и садистом, из тебя вышел бы образцовый командир. Ты ведь нас, новобранцев, натаскивал отлично, если разобраться. Учил только тому, что реально пригодится на войне, и ничего не упускал. Когда мы в первый раз пошли на вендиго и круто напоролись, ты нас не бросил, а спасал, рискуя жизнью. После драки первым делом озаботился наказанием разведчиков, по вине которых мы вляпались. И если честно, я до сих пор не понял, отчего тебе нравится быть не строгим, но добрым папой, а говном, и не любовь солдат чувствовать, а ненависть. Вот скажи — отчего?

Креппер перестал излучать довольство. Тем более светиться счастьем. Его лицо побагровело. Сумел я напоследок зацепить его за живое — еще как сумел.

— Т-т-ты! — выдавил из себя он. — Решил поумничать? Ты… Тут! Умничать решил???

— Кретин, — с сожалением сказал я. — Никогда ты ничего не поймешь. А если поймешь, себя не переборешь. Так и останешься говном, которое все презирают.

— Начинайте, Креппер! — возгласил с крыши судья.

Сотник оглянулся на него и — я это ясно ощутил — едва не обложил служителя закона трехэтажным: в мать, в душу и в богов всех религий.

Судья это ощутил тоже, и напрягся. Его лицо посуровело.

Герхард беспокойно вздрогнул, задрал голову и вскочил, потеряв посох. Вокруг него повскакали с мест другие маги.

Народ на площади разом охнул, все тоже уставились на небо. И палачи. И я. И даже Креппер. Никому не потребовалось объяснений, что произошло. Кто-то снял с площади Покров, и присутствующие оказались беззащитны перед нападением извне. Которое не замедлило последовать. Над городом как раз проплывало облачко — обычное, светлое, не предвещавшее дождя. Повсюду в небе были такие же облака, но это оказалось не простым — оно остановилось, быстро снизилось, и из него посыпались какие-то черные тела. Они летели вниз стремительно, словно ракеты. И лишь у самой земли расправляли крылья, превращаясь в…

Кандалы сами собой спали с моих рук. Я даже думать не стал, кому обязан. Просто выхватил меч из ножен у Креппера на поясе, а его самого толкнул в котел. Сотник плюхнулся в кипящее масло, взметнув фонтан брызг, с воплем всплыл на поверхность и погрузился на дно большим вареным раком в железном панцире.

Сотни полторы фурий из облака разом обрушились на толпу зрителей и Дом приговоров. Одна вцепилась в герцога, и я узнал в ней Эрну, Великую мать клана Гарон.

На площади началась дикая паника и сумасшедшая давка. Собравшиеся ринулись прочь, опрокидывая и топча друг друга. Пришедшие в себя стражники стреляли по фуриям из арбалетов, но чаще попадали в горожан. Мальчишка на крыше стоящей перед эшафотом кареты прыгнул на козлы, спихнул с них кучера и схватил поводья. Лошади рванулись вперед, сшибая всех, кто оказался перед ними, повернули, остановились. Карету занесло, она едва не опрокинулась. Дверца слева распахнулась, и через нее вылетели на мостовую визжащая дама и расфуфыренный пижон. Я разбежался, перепрыгнул через котел и плашмя грохнулся на карету. Мальчишка оглянулся, крикнул: «Молодец!» — и огрел лошадей кнутом. Я чуть не свалился вниз, но удержался, и перебрался на козлы. Экипаж мчался вперед, подпрыгивая на валявшихся всюду телах. Как их много! Господи, хоть бы Ноэля с Жюстиной не затоптали…