– Тогда будем придерживаться этого плана и менять его в зависимости от ее дальнейших шагов. – Психея устало улыбается. – Мы разберемся, Эрос. Мы прекрасно подходим друг другу в этом деле. Вместе мы найдем решение.

Ее вера в меня ошеломляет. В груди щемит.

– Да. Найдем. Обещаю.

– Угу.

Только несколько минут спустя понимаю, что Психея заснула. Еще через несколько минут заставляю себя опустить ее ноги и встать. Во сне она совсем другая, расслабленная там, где раньше не замечал в ней напряжения. Дело не в том, что во сне она выглядит более юной, а в том, что будто сбросила бремя, которое носит.

У меня возникает странное желание предложить ей нести его вместе.

Еще слишком рано идти спать, но это к лучшему. Нужно сделать звонок. Оставив Психею на диване, иду в комнату безопасности. Завтра попрошу Психею ввести код еще несколько раз, чтобы убедиться, что она точно его запомнила. Я не собираюсь оставлять ее без крайней необходимости, но уверен, что вскоре она захочет большей самостоятельности. Не знаю, как справлюсь с ее охраной за пределами пентхауса, но эту проблему отложу на завтра. Тихо закрываю за собой дверь и делаю то, что мне сейчас хочется делать меньше всего.

Звоню матери.

Ожидаю, что она не возьмет трубку. Ее любимое наказание – игнорировать меня, лишать любого контакта и внимания. Когда она так поступала в годы моей юности, у меня всегда возникало чувство, будто она рассекла меня до самых костей. Афродита – большая личность, а для ребенка – ее ребенка – особенно. Когда она отворачивается от меня…

Я встряхиваюсь. Ее методы работают уже не так хорошо, как раньше. С тех пор, как я достаточно повзрослел и понял, что она использует любовь и внимание и как приманку, и как наказание. Но от некоторых ощущений невозможно избавиться, и я не могу вдохнуть полной грудью, пока она не берет трубку.

Афродита не заставляет меня долго ждать.

– Значит, теперь ты решил, что готов к разговору? Надо заблокировать твой номер.

– Ты не станешь это делать. – Мне непросто сохранять спокойный тон. – Иначе как ты сообщишь, что разочарована во мне?

Она издает звук, похожий на шипение.

– Заносчивый ребенок.

– Мне двадцать восемь, мама. – Я бросаю последнее слова, как боезаряд. – И вполне способен делать собственный выбор, в том числе в том, кто будет моей невестой.

– Она бы не стала твоей невестой, если бы ты вырезал ее сердце, как я и просила. Не понимаю, почему ты упираешься, Эрос. С Полифонтой ты поступил еще хуже. Убил на глазах у родителей. Ты знал, что ее мать на прошлой неделе покончила с собой? Вот трагедия.

Я не готов к чувству вины, которое переполняет меня.

– Это другое. – Слова отдают ложью на языке.

– Вовсе нет. Неужели ты убедил себя, что ты такой же, как твоя драгоценная женушка? – смеется она. – Глупый мальчишка. Ты совершенно не такой, как она. Ты как я. Мы с тобой единственные в этом мире люди, способные понять друг друга, и ты ставишь это на кон ради маленькой сучки с красивыми волосами. Как только она поймет, на что ты на самом деле способен, отвернется от тебя. Разве ты не понимаешь, что я пытаюсь тебе помочь?

Мне мало что небезразлично в этом мире. И мне претит, что в эту категорию попадает Афродита. Я уже достаточно взрослый и независимый и понимаю, что она постоянно пытается манипулировать моими эмоциями. Во многом это одна из причин, почему я систематически заглушал свои чувства, чтобы ей было не за что зацепиться. Думал, что навсегда их утратил, но присутствие Психеи пробудило их от долгого сна.

Однако сейчас они мне не помогут. Лишь дадут моей матери преимущество.

– Мама, – медленно выговариваю я. – Если ты причинишь вред моей жене, то пожалеешь.

– Не так сильно, как ты пожалеешь об этом браке. – Ее голос становится таким же холодным, как мой. – О чем ты думал, Эрос? Я посылаю тебя устранить девчонку, а ты на ней женишься? Ты с ума сошел?

– Планы изменились.

– Не мои.

Знаю. Не пойму, зачем вообще с ней связался и понадеялся, что смогу сотворить чудо и заставить Афродиту передумать. И все же… должен попытаться. Должен быть спокоен, как никогда прежде.

– Я никогда ни о чем тебя не прошу. Но прошу об этом. Оставь Психею в покое.

Она молчит так долго, что я осмеливаюсь надеяться, будто сейчас все изменится. Что мать поставит мои потребности выше своих эгоистичных желаний.

Но, прожив с ней всю жизнь, я должен быть умнее. Наконец Афродита говорит:

– Вижу, она тебя зацепила. Жаль.

– Мама.

– Не смей, обращаясь ко мне, произносить это слово подобным тоном.

Грудь сжимает паника.

– Отдай ее мне, оставь это в прошлом, и я больше никогда не стану тебе перечить. Ты ведь этого хочешь? Исполнителя своих желаний, который не будет действовать тебе на нервы.

Она делает медленный вдох, а когда заговаривает снова, ее голос звучит почти спокойно.

– Все, что делаю, Эрос, я делаю ради любви. – Она вешает трубку, не дав мне ответить.

Смотрю на экран телефона.

– Черт. Черт.

Знал, что это ничего не изменит. Знал, но попытался. Я закрываю глаза, но за сомкнутыми веками возникает образ искореженного, израненного тела Психеи; ее карие глаза потускнели, а то, что составляло ее неповторимость, исчезло навсегда. С силой прижимаю руку к груди, стараясь дышать, несмотря на боль, которая пронзает меня. Я не допущу этого. Мне известны все уловки моей матери. Нужно просто задержать ее, пока мы не придумаем, как устранить ее навсегда.

Я знаю, как ее устранить. Она сама меня этому научила.

Но не могу это сделать. Думал, что уже перешел последнюю черту, но даже я не могу убить свою мать. Какой бы жестокой она ни была. Даже ради того, чтобы сберечь Психею.

Выхожу из комнаты безопасности, но чем ближе подхожу к гостиной, тем сильнее спешу. Психея всего десять минут была вне моего поля зрения. С ней все хорошо. Знаю, что все хорошо. Но не могу вдохнуть спокойно, пока не захожу в комнату и не убеждаюсь, что она лежит там, где я ее оставил.

Что, черт подери, со мной происходит?

Беру ее на руки, не обращая внимания, как она сонно бормочет, что слишком тяжелая, и несу в нашу спальню. Мы ложимся в кровать, я обнимаю ее сзади, и она снова засыпает. Прижимаю ладонь к ее груди и считаю